Феномен высоцкого в чем
Феномен высоцкого в чем
3 мая 2012 года погиб известный журналист Марк Дейч. Мне он был знаком не один десяток лет, в основном в качестве голоса из динамика радиоприемника, настроенного на волну вражеской радиостанции. Думаю, что многим покажется интересной его статья не на политическую тему в журнале «Я», январь 1991:
Честно говоря, я не думал, что дело зайдет так далеко. Ну, популярен был сверх меры: спектакль с ним, фильм, концерт — все с аншлагом. Но то, что началось после его смерти, — трезвому уму непостижимо. Столпотворение и страшная давка — до членовредительства — в день похорон на Таганской площади (давка эта не без оснований напоминала другие похороны, в марте 53-го): добровольные круглосуточные пикеты на Ваганьковском кладбище, зачем-то стерегущие его могилу; пластинки в магазинах и кассеты, ходящие по рукам; клубы (пока неофициальные), собирающие его песни, его вещи и вообще все с ним связанное — чуть ли не стаканы с отпечатками его пальцев. Прошли годы после его смерти, а тенденция эта все нарастает; уже можно говорить о некоем «культе Высоцкого».
В 1974 году в «Литературной России», где я тогда работал, мне удалось опубликовать интервью с Высоцким. До сих пор я горжусь им: это был первый в советской прессе позитивный материал о «барде с Таганки». «Пробить» публикацию стоило мне немалых усилий.
Вероятно, мое интервью с Высоцким не заслуживает воспоминаний. Но, вспомнив о нем, я скорее всего просто пытаюсь оправдать себя, хоть немного смягчить впечатление от того, о чем мне придется писать дальше.
Итак, актер Театра на Таганке Владимир Высоцкий. Популярность Высоцкого была одновременно популярностью театра — Юрий Петрович Любимов прекрасно это понимал. Поставив на Высоцкого, Любимов, безусловно, выиграл. Но за выигрыш пришлось расплачиваться: закрывать глаза на все то, что другим актерам никогда не прощалось. Срывы репетиций, внезапные отмены спектаклей, инъекции спирта в вену, без чего Высоцкий порой не мог выйти на сцену.
Впрочем, расплачиваться пришлось значительно раньше. Сначала из театра ушел Николай Губенко. Правда, он не состоял в штате, а был «разовым» актером, то есть приглашался лишь на определенные роли. Одну из его ролей — Керенского в «10 днях. » — Любимов передал Высоцкому, после чего Губенко в театре больше не появлялся.
То же произошло и с Александром Калягиным. Он репетировал брехтовского Галилея, когда кто-то из любимовского окружения засомневался: дескать, не толстоват ли Калягин для этой роли? Не знаю наверняка, так ли это, но роль Галилея получил Высоцкий, после чего Калягин ушел из театра.
Были ли оправданы эти потери? Может быть, Высоцкий с лихвой возместил их?
Принято считать Гамлета вершиной актерского мастерства. Но вот — Гамлет чуть ли не в джинсах, да еще с гитарой. В спорах об антураже в стороне осталось главное: суть персонажа, коего в трактовке Любимова сыграл Высоцкий.
Вот сцена убийства Полония.
Прощай, вертлявый глупый
хлопотун!
Тебя я спутал с кем-то
поважнее.
В голосе Смоктуновского-Гамлета звучали раскаяние и искренняя жалость. В голосе Высоцкого-Гамлета — досада. Все последующие убийства, полагающиеся по роли, Гамлет Смоктуновского совершал как-то неловко, даже с сомнением. А Гамлет Высоцкого — вполне профессионально и с удовольствием. В соответствующем эпохе костюме и при старинном оружии, которое Смоктуновский затребовал на съемку, его Гамлет оказался ближе мне, современнее Гамлета в джинсах, чья жажда убийств вполне отвечала духу шекспировского времени.
Но в конце концов и такое прочтение роли имеет право на существование. Важнее другое: и Гамлет, и поручик Брусенцов, и Дон Жуан, и начальник отдела уголовного розыска в популярном телесериале — все они в исполнении Высоцкого для меня одинаковы. Причем одинаковость эта — не от полноты актерского самоощущения (как, к примеру, у Жана Габена), а от внутренней пустоты, которая маскируется не совсем стандартной внешностью и какой-нибудь хорошо запоминающейся деталью. Такой деталью у Высоцкого был голос — мощный, низкий, красиво хриплый, его владелец пользовался им очень умело.
Много лет назад, когда популярность Высоцкого только-только набирала обороты, я заметил, пожалуй, главную особенность его песен: лишенные аккомпанемента и голоса, они — за редким исключением — не становятся стихами. Читать их трудно, а порой вовсе невозможно. Аритмичность, нарушение размера, неумелая рифмовка, множество необязательных и неточно используемых слов, небрежность. Все это мелочи, говорим мы. Ну пусть рифма так себе и прочие законы стихосложения то и дело нарушаются. Зато — какая широта тем! А уж острота. Боюсь, что и в этом мне трудно будет согласиться с многочисленными поклонниками Высоцкого. Тематика его песен действительно обширна. Так ведь и самих песен более чем достаточно. На одном из концертов автор говорил, что их у него свыше шестисот. Уже после его смерти почитатели-коллекционеры уверенно называют цифру 800 и даже 1000 песен.
Что ж, очень может быть. Легенда часто начинается с цифр — поскольку обладают они магической убедительностью. Впрочем, вполне вероятно, что цифры эти не так уж далеки от действительности. Ведь одних только военных песен у Высоцкого более пятидесяти.
В предисловии к сборнику Высоцкого «Стихи и песни» (издательство «Литературное зарубежье», Нью-Йорк, 1981 г.) сказано: «Но даже здесь, на Западе, где из года в год издают книги русских поэтов и писателей, творчество Высоцкого до последнего времени оставалось вне внимания издателей и критиков. Отчасти причиной этому послужила тенденция рассматривать Высоцкого только как барда. Но печатали же А. Галича и Б. Окуджаву!»
И об стакан
бутылкою звеня,
Которую извлек
из книжной полки,
Он выпалил:
«Да это ж про меня,
Про нас про всех!
Какие, к черту, волки».
Гонитель, оказывается, мало чем отличается от гонимого, и вот уже оба они достойны нашего сочувствия. И на чьей стороне автор, понять становится трудно, ибо и сторон уже вроде бы нет, и есть всеобщее примирение и полная гармония. Что же остается? Песни-однодневки (о «бермудском треугольнике», о йогах, о хунвейбинах и т. п.), блатные и полублатные песни, герои которых — этакие сильные личности без страха и сомнений. Отождествлять их с автором, конечно, не стоит. «Меня часто спрашивают, не сидел ли я, не плавал ли, не шоферил ли. » — говорил Высоцкий на одном из концертов. Определенного ответа на эти вопросы он так и не дал, тем самым заронив в слушателях некоторую надежду: ну пусть не сидел и не шоферил — так хоть неприятности какие, из-за тех же песен, например, или еще из-за чего.
Вынужден вас разочаровать: ни неприятностей, ни чего-либо в этом роде. Нашему высокому начальству просто не за что было гневаться на Высоцкого, ибо он никому и ничему не мешал. И какими бы кощунственными ни показались мои слова, не стану жертвовать истиной: Высоцкий был очень благополучным человеком. Сильное «я» с уголовно-романтическим ореолом, отчетливо слышное в большинстве его песен, — попытка хотя бы в них казаться тем, кем их автор не был в жизни. Отсюда же — и безостановочное пьянство, добавляющее сияние к его ореолу: ну как же, убивал себя — то ли из протеста, то ли, как пишет автор предисловия к нью-йоркскому сборнику, из-за «ощущения постоянной неизбежной расплаты за сказанную правду». Что касается протеста, то, если принимать за него неумеренность в возлияниях, половина нашего населения протестует, хотя и безуспешно. Так сказать, протест, обращенный внутрь. А уж медленное убивание себя в страхе перед возможной расплатой за правду — такая версия даже для меня, при моем скептицизме, неприемлема.
На мой взгляд, все обстояло проще: Высоцкий пил потому же, почему это делает большинство пьющих — из-за слабоволия и бесхарактерности. Не было ли благополучие Высоцкого, о котором я сказал выше, лишь маской, которую порой надевают на себя люди, потрепанные в жизненных неурядицах, но не желающие, чтобы их жалели? Судите сами.
Ведущий актер самого популярного столичного театра. Не слишком частые, но вполне приличные роли в кино. Никем не ограничиваемые концерты. Гастроли за рубежом (в том числе и на Западе) в составе труппы театра. Индивидуальные поездки с концертами во Францию, США и Канаду. Даже при таком умеренном перечислении — уместно ли говорить о гонениях, которым якобы подвергался Высоцкий? Как же тогда назвать то, чему подвергался Галич, исключенный из двух творческих союзов, лишенный всех средств к существованию и вынужденный распродавать свою библиотеку, пробиравшийся с соблюдением всех правил конспирации к своим слушателям, которые собирались весьма ограниченным числом на частных квартирах? Мечтал ли Галич о гастролях? Вероятно.
А не был ли Высоцкий беден? В самом буквальном, низменном смысле этого слова? Ставки театральных актеров невысоки, в кино он снимался не часто, а пел, говорят, как истинно народный бард, и вовсе бесплатно — за улыбки да угощение. Однако и эта часть легенды о Высоцком не выдерживает проверки. Скудность актерских ставок Высоцкий успешно возмещал концертами. И если организаторы такого концерта по каким-то причинам не могли собрать требуемой суммы, он отказывался от выступления.
«Как-то он выступал на далеком прииске в таежном поселке Хомолхо. Слушателей было совсем немного, но Высоцкий пел целых четыре часа». Так пишет газета «Советская культура». Ее автор, следуя давней традиции отечественной журналистики, кое о чем умалчивает. Выступление, о котором он пишет, действительно состоялось. И было оно далеко не единственным: почти каждый год Высоцкий ездил с концертами на золотые прииски Дальнего Востока и Сахалина. Эти поездки он очень любил и время для них всегда выбирал одно и то же — в конце приискового сезона. Выбирал не случайно: старатели как раз получали заработанное (по нашим обычным меркам — очень большие деньги) и перед тем, как разъехаться до начала следующего сезона, начинали «гулять». Народ на приисках, конечно, разный, но преобладают здесь люди совершенно определенного склада: блатные песни для них — наиболее доступный вид искусства. Песен таких у Высоцкого вполне достаточно, пел он их для старателей без устали, за что и награждался последними так же щедро: подгулявшие золотоискатели буквально осыпали своего любимца пачками купюр, достоинство которых не могло не радовать сердце истинно народного барда.
Образу бунтаря-одиночки, пусть даже не слишком хорошо понимающего, против чего и за что он борется, но все-таки бунтаря, — этому образу, который рождался у слушателей песен Высоцкого и неизменно с ним ассоциировался, благополучие противопоказано. И даже если оно приходило как бы само по себе, без видимых усилий, лучше бы его не демонстрировать. Высоцкий этого не понимал. Он не только стремился к благополучию, но и не упускал случая его показать. Он очень любил сидеть за рулем. Марина Влади подарила ему маленький белый «Рено»; Высоцкий хорошо в нем смотрелся и даже не вызывал зависти, хотя владел «иномаркой», которых в частном владении у советских людей очень мало. Но жажда — нет, не стяжательства — жажда иметь не давала ему покоя.
За 50 тысяч рублей он купил шикарный темно-синий «мерседес». Огромная, респектабельная «машина для миллионеров» совершенно не соответствовала бунтарскому духу его песен. Но этого он тоже не понимал.
Незадолго до смерти Высоцкого он и его «менеджер» (был у него такой человек, он же — бывший администратор Театра на Таганке; Высоцкий не всегда считал возможным лично вести переговоры о гонорарах за выступления) затеяли «выпуск» фотопортретов барда размером с почтовую открытку с его факсимиле. По весьма доступной цене — рубль за штуку.
Как каждый человек, стоящий выше среднего уровня, Высоцкий не был однозначен. Рассказывать о нем можно много. Собственно, все эти рассказы — о двух Высоцких: пьяном и трезвом. Первый был проще, человечнее, обладал безусловным даром завоевывать сердца рабочих сцены и осветителей. У партнеров по сцене мог создать приподнятое настроение, что было особенно важно, когда пьеса не нравилась актерам и ее приходилось играть через силу. Так случилось с «Антимирами»: словоблудие Вознесенского действовало на труппу настолько удручающе, что лишь ироническое к нему отношение, которое Высоцкий сумел вызвать у актеров, спасло спектакль.
Второй Высоцкий был совсем другим. Большой актер, в полной мере себя таковым осознающий и соответственно ведущий себя с окружающими. Здоровался краем рта, как бы намекая на скорую улыбку: вот еще чуть-чуть — и улыбнется. Но до улыбки так и не доходило.
Впрочем, второго Высоцкого доводилось видеть не часто. А тот, первый, которым он был большую часть своей жизни, оказывался к тому же еще и хорошо защищенным: в конце концов даже незначительный протест, содержащийся в его песнях, мог вызвать неудовольствие властей. А так. «Вы знаете, имярек ругал советскую власть!» — «Ну-у, это он спьяну. »
Но хватит. Сколько бы я ни написал о Высоцком, его популярности не убудет. Чем же все-таки объяснить ее? Умеренно талантливый актер, скорее характерный, чем универсальный, и уж во всяком случае — безо всяких признаков выдающегося; весьма слабый поэт, а композитор — и вовсе никакой; правда, в качестве исполнителя мог порадовать, но ненадолго: очень скоро хриплый, без обертонов, хотя и хорошо поставленный голос начинал утомлять, а содержание песен слишком примитивно, чтобы держать в напряжении.
Но почему же все-таки он? Не Окуджава или Галич, чьи песни заставляют думать, а Высоцкий? Окуджава и Галич не подходили на роли кумиров прежде всего потому, что их песни предполагают в слушателях довольно высокий уровень интеллигентности и информированности, а значит, предназначены для немногочисленной аудитории.
Иное дело — Высоцкий. Его песни рассчитаны не на разум и даже не на чувства, но более всего — на эмоции.
В этом, на мой взгляд, заключается причина популярности Высоцкого: язык эмоций — не какой-нибудь иностранный, он понятен всем, даже нашему начальству.
Доступный кумир. Чтобы внимать ему, не требуется ни знаний, ни активной работы мысли, ни душевного напряжения; в крайнем случае вполне достаточно рвануть на себе рубаху — широко, с хрустом, от горла до пояса — и вот ты уже в том же состоянии, что и твой кумир.
Таково мое объяснение «феномена Высоцкого».
. На знаменитой толкучке небольшого подмосковного городка Малаховка мне довелось как-то увидеть занятный календарь, изготовленный — судя по всему, немалым тиражом — предприимчивыми умельцами. Центральную часть большого листа фотобумаги занимает численник, а по углам — четыре изображения. В верхнем левом углу — Сталин, в правом — Высоцкий. Внизу слева — Алла Пугачева, справа — Богоматерь с младенцем. Парадоксальность сочетания, конечно, случайна: ничего подходящего не было, пришлось для симметрии использовать Богоматерь.
Думаю, в новом «издании» правый нижний угол календаря займет другое изображение: уже сейчас на лобовых стеклах многих автомобилей рядом с портретом Сталина красуется портрет Горбачева.
Вот тогда и будут собраны вместе все наши кумиры. В каждом углу клетки — по штуке.
Феномен высоцкого в чем
ФЕНОМЕН ВЛАДИМИРА ВЫСОЦКОГО
Жертва телевидения, 1972.
В объятьях водки и режима
Лежит Россия недвижимо.
И только жид, хоть и дрожит,
Но по верёвочке бежит.
Тюменская нефть, 1972.
Процедив сквозь душу богатейший житейский материал, поэт получил в итоге некий концентрат русского духа, где Русью пахнет, о чём писал Александр Пушкин. Немудрено, что каждый из советских, давно отученный режимом от чувства собственного достоинства, сразу уловил в сатире Высоцкого, пусть почти интуитивно, нечто подзабытое: красоту жизненной правды, придавленной его жалким и недостойным положением в стране рабов, стране господ.
Баллада о детстве, 1975.
Эх, за веру мою беззаветную
Сколько лет отдыхал я в раю!
Променял я на жизнь беспросветную
Несусветную глупость мою.
Банька по-белому, 1968.
Видимое повышение официального статуса Высоцкого в последние годы жизни от изгоя до полупризнанного «деятеля культуры» не спасло и не могло спасти его от главной муки: понимания истинной трагедии советского народа. Сатира его становилась не только более хлёсткой, но и более мрачной, приближаясь к русскому классическому канону.
Песня конченого человека, 1972.
Появляется новый цикл элегических песен с весьма прозрачными аллегориями, нарастающей тревогой за будущее и пессимистической оценкой собственной роли: «Кони привередливые», «Натянутый канат», «Памятник», «Притча о правде и лжи» и получившая мировую известность «Охота на волков». В итоге радужные надежды поэта размываются социальной безысходностью и беспомощным бегом на месте.
Мосты сгорели. 1972.
Условие властей оставалось тем же, «чтоб ехать по шоссе, и только по шоссе бесповоротно». Поэтому
Властная удавка становилась всё откровенней, делая хождение без страховки по канату, натянутому как нерв, ещё более роковым. Другим, самым любимым, пожалуй, был образ коней, несущихся вскачь неведомо куда.
Баллада о Любви, 1975.
[1] Ф.М.Достоевский. Сб. Раненое сердце, М., «Молодая гвардия», 1986, с.354-355.
Научно-популярный журнал «ВАГАНТ-МОСКВА» 2001
Феномен Высоцкого – в доверительности
Сергей Жильцов о текстологической работе с творческим наследием Владимира Семеновича
Сергей Владимирович Жильцов (р. 1968) – музыкальный издатель, продюсер, исследователь творчества Владимира Высоцкого. Работал в Государственном культурном центре-музее Владимира Высоцкого. Публикатор, текстолог и составитель нескольких книг произведений поэта, материалов о нем, ведущий передачи «Кони привередливые» на Всесоюзном радио (1990–1991), автор и консультант нескольких фильмов и телепередач.
Как всем известно, Высоцкий начинал с блатных песен. Фото РИА Новости
Песни и стихи Владимира Высоцкого не устаревают спустя 41 год после его смерти. Знакомство с творчеством поэта и барда, увлечение им переросло у Сергея Жильцова в дело всей жизни. О невероятных коллизиях, касающихся сбора, изучения и публикаций текстов Высоцкого, с Сергеем ЖИЛЬЦОВЫМ побеседовал Николай МИЛЕШКИН.
– Сергей Владимирович, расскажите, пожалуйста, когда вы впервые услышали Владимира Высоцкого?
– Осознанно – не помню. Песни – вероятно, на даче в Купавне у моего приемного деда. Скорее всего это была пластинка со «Скалолазкой». А услышал – не песни, а голос Жеглова в знаменитом сериале. Потом – олимпийским летом – я как все был в удлиненных сменах (в пионерском лагере «Юный ленинец»). И в начале второй смены – а смены были по 40 дней – все заговорили: «Умер Высоцкий». А мне что? Умер и умер. Потом, осенью, у кого-то из песенника – было такое повальное увлечение песенниками с анкетами – переписал «Жирафа». Сначала не хотел, сказал: «Это, наверное, «до чего же хочется, братцы, на живом жирафе покататься?» «Нет, – ответил мне Олег Ромадин, мой одноклассник, – это же Высоцкий». Получается, не услышал, а переписал текст. Какую песню услышал первой, не помню. Родственники мне дали во временное пользование магнитофон «Романтика» на батарейках, я его таскал с собой на пляж. И скорее всего переписал у кого-то французские пластинки Высоцкого – «Натянутый канат» и «RCA». А потом пошло-поехало…
– Расскажите подробнее про «пошло-поехало». Когда вы поняли, что Высоцкий стал частью вашей жизни?
– Я переписал все, что было, у родных и друзей. И, что любопытно, каждый раз находились новые песни. Конечно, если бы мне это было неинтересно, я бы этим не занимался. Можно долго говорить о феномене Высоцкого, чем он так цепляет. Сам поэт отмечал, что причина – «доверительность». У моего родного дяди Юрия Уварина была пленка с песнями Высоцкого – на девятой скорости по четырем дорожкам. Но мне и этого было мало. Тогда дядя посоветовал сходить на Ваганьково, где у могилы поэта собираются поклонники: у них всегда можно что-то переписать. Или узнать что-то новое. Я старался регулярно там бывать. С оказией – меня просили что-то ему передать – познакомился с Всеволодом Абдуловым, который близко сошелся с Высоцким еще в 60-х годах, в Школе-студии МХАТ. Через киоскера на углу Пресни и Малой Грузинской стал общаться с Ниной Максимовной, матерью поэта. Семья Абдулова, его мама Елизавета Моисеевна, вдова знаменитого актера 1940–1950-х Осипа Наумовича Абдулова, тепло меня приняла, и мы стали часто общаться. Конечно, разговоры были большей частью о Высоцком. В то же время, в начале 80-х, была создана комиссия по творческому наследию Высоцкого. Ее секретарем и «рабочей лошадью» (наверное, единственной – остальные были свадебными генералами) была Наталья Крымова. Вышел уже сборник «Нерв», который, как пел Окуджава «а кто потом украл вагон?», таинственным образом исчез. Своровали чуть ли не эшелон с книгами. Я приносил Абдулову разные тексты, которые якобы были перепечатаны с рукописей Высоцкого, – сам он их не знал или не помнил. В вышедшем позднее трехтомнике Шемякина Аркадий Львов назовет их коллекционными списками. В общем комиссия начала работу, и наша задача была «залитовать» как можно больше текстов, то есть опубликовать их в разных периодических изданиях, а потом принести рукопись новой книги – не «Нерва» – в издательство, и окажется, что проблем с разрешением нет: все уже опубликовано. Вот этим я и занимался до армии. Все, что публиковалось комиссией – в «Авроре», «Театральной жизни», «В мире книг» и так далее, – похвалюсь, все осуществлено при моем участии. Даже в ночь перед призывом я занимался правкой текстов для книги «Избранное», которые потом передали Наталье Анатольевне. Как пели позже у нас в Афганистане: «Время выбрало нас». Мой любимый герой – персонаж Брюса Уиллиса. Ему деваться некуда все время. (Тут я бы добавил смайлик.) Так Высоцкий стал частью моей жизни. Уже в армии я думал, что хватит, работы по изданию песен и стихов Владимира Семеновича завершились, можно отдохнуть и заняться другими делами. Например, по совету Михаила Кожухова, корреспондента «Комсомольской правды» в Афганистане, – международной журналистикой. Или пойти в артель к Вадиму Ивановичу Туманову – зарабатывать.
– Среди «разных текстов, перепечатанных с якобы рукописей Высоцкого» было, наверное, многое, Высоцкому не принадлежащее? Как вы определяли подлинность текстов? Каковы были критерии?
– Тогда авторство я, конечно, подтвердить никак не мог – недоставало знаний и опыта. Была такая смешная вещь – на Ваганьково человек по имени Володя Григорьев и по прозвищу Динозавр менял и продавал отпечатанные на машинке тексты песен, прозы и выступлений Высоцкого и, что называется, «около». Вторая история связана с Театром на Таганке, а конкретно – со спектаклем памяти поэта. Так вот на его машинописных страничках сверху стоял гриф «Сверено с рукописью», а текст под ним был не Высоцкого, а, например, то, что было в раннем репертуаре Владимира Семеновича. Помнится, был текст Есенина «Сиротка», какие-то еще. Тут с авторством все было понятно.
Но надо сказать о том, что все тексты стихов – не песен, а именно стихов – появились из одного источника. Ребята из КСП работали с Высоцким с 1978 года, и он давал им свой архив. Они перепечатывали тексты, правили с его слов, иногда и по собственному разумению. Но других источников-то и не было. Всего два (!) стихотворения были доступны читателям при жизни – «Из дорожного дневника» (первая часть большой поэмы, опубликованная в сокращении в «Дне поэзии») и «Мой Гамлет» – текст, который автор подарил болгарскому поэту Любомиру Левчеву в машинописном сборнике своих песен в 1973-м. И то второй, вероятно, стал известен после смерти Высоцкого. В «Метрополе» публиковались только песни. Несколько парижских стихов, например «Тушеноши» и «Осторожно, гризли!», Шемякин опубликовал во Франции. Это тоже было недоступно в СССР, так же как и югославская съемка с «Черногорскими мотивами» и мексиканская с тем же «Моим Гамлетом».
Так вот «околокаэспэшные» ребята перепечатывали тексты Высоцкого на машинке, потом размножали на ротаторе, ксероксе и передавали посвященным. Посвященные показывали это все менее посвященным, и они, как, например, Саша Петраков, который занимался в основном звукозаписью, переписывали эти тексты себе. Мне посчастливилось с Петраковым познакомиться, и я переписывал тексты из его большой тетради уже себе в блокнотик, а потом, когда накопил на пишущую машинку, стал их перепечатывать.
Возвращаясь к первым вашим вопросам, отмечу, что, когда я узнал, что песен у Высоцкого не одна и не две сотни, у меня появилась мальчишеская цель – мне было 14 лет – собрать все эти песни Высоцкого. Вернее, я подслушал у кого-то на Ваганьково эту мысль-план. Мне она понравилась, и я взял ее на вооружение.
Принцип общения поклонников-собирателей был прост и вечен: ты мне эту песню даешь переписывать, а я тебе другую, которой у тебя нет. Или текст песни. Люди, разумеется, тащили всякое барахло на обмен. И я не исключение. В пленках моего дяди Юры среди песен Высоцкого была одна песня, неизвестно кем исполненная: «Я рассказать тебе хочу, душа любезный,/ как моя жизнь была для Родина полезный,/ как на разведку я ходил в горах Кавказа –/ послушай, друг мой, маленький рассказа». Скорее всего ее пел Визбор, а текст народный. За все время, прошедшее с той поры, я нашел эту песню только в исполнении какого-то самодеятельного ансамбля. Ну, вот и я ее на что-то выменял. Это я к тому подвожу, что кое-кто и сам писал тексты «под Высоцкого» – чтобы выменять новые тексты за свое «творчество». Такие люди мне известны. Так сформировался тот самый массив «коллекционных списков», на основе которых на Западе (это термин оттуда) и печатали эти произведения, никаким образом не аннотируя. Кое-что осталось нынче либо в разделе Dubia (Dubia (лат. «сомнительное») – произведения, предположительно приписываемые тому или иному автору. – «НГ-EL») – авторство не подтверждено (но это касается только того, что Высоцкий сам пел либо были другие серьезные, но недостаточные основания говорить о его авторстве), либо тексты, авторов которых мы до сих пор не знаем, но никаких оснований считать это произведениями Высоцкого, у нас нет. Им, конечно, не место в книгах поэта, но собрать их воедино и отметить, что и откуда взялось, давно пора.
– В одном из сборников Высоцкого, изданном на Западе, я прочитал текст известной по знаменитому фильму песни «На Тихорецкую состав отправится. ». Это действительно песня Высоцкого?
– Нет, конечно, это песня Михаила Львовского на музыку Михаила Таривердиева. Она была в раннем «доконцертном» репертуаре Высоцкого, несколько раз записана на пленку. Вероятно, кто-то на Большом Каретном впервые ее исполнил. Высоцкому понравилось. Знаменитый фильм был гораздо позже. Думаю, к тому времени никто уже и не помнил, что Высоцкий ее пел. Кстати, не только самодеятельные и западные издания грешат такими несуразицами. В разгар перестройки журнал «Смена» напечатал сразу несколько песен из репертуара Высоцкого, ему не принадлежащих. Например, «Как у Волги иволга», ее текст написал Игорь Кохановский.
– Когда я был подростком, в моем московском окраинном дворе абсолютно все любили Виктора Цоя – и те, кто потом пошел в бандиты, и те, кто поступил в институты. При этом, скажем, Гребенщикова или Кинчева слушали лишь отдельные люди. У поколения бардов таким человеком, объединяющим всех, был Высоцкий. И роднит эти фигуры, на мой взгляд, ярко выраженный героический пафос (то, чего было мало у Окуджавы или, скажем, у Гребенщикова). Не на это ли откликалось абсолютное большинство людей? Что еще помимо несомненного таланта и «доверительности» стало причиной тотальной популярности Владимира Семеновича: «от уголовников до членов Политбюро»?
– Все-таки и Окуджава, и тем более БГ – разные поколения. Это два поколения, а Высоцкий – третье. И они писали и пели гораздо меньше так называемых блатных песен. То, с чего Высоцкий начинал. И даже его первые военные – тот же жанр. И вот еще: Окуджава, несмотря на то что считается учителем Высоцкого, не писал, в общем, песен на злобу дня. Как говорится, утром в газете, вечером – в куплете. У Высоцкого их сколько угодно. Такой информационный канал кроме всего прочего.
– Что изменилось в изучении творчества Высоцкого за последние десятилетия?
– Хороший вопрос. Но он требует подробного рассказа. Когда мы с Крымовой и Абдуловым готовили первые тексты Высоцкого к печати – и не мы одни, – стояла задача как можно больше обнародовать, то есть пробиться сквозь цензуру. На все это потребовалось десятилетие после его смерти. Я-то, когда столкнулся с вариативностью произведений Владимира Семеновича, пошел в школьную библиотеку – я тогда учился в школе, там было полное собрание сочинений Некрасова – и определил для себя ориентир – каким я хочу видеть изданного Высоцкого. А пока прислушивались к Абдулову, который не помнил дат, зато помнил всякие нюансы и всегда метко отмечал ошибки Высоцкого. И мы правили. Но правили, только используя варианты самого поэта. Например, в первой части «Истории болезни» есть строка: «Шабаш калился и лысел. », это явная ошибка. И в промежуточных вариантах мы видим, что автор эту строку исправил: «Калился шабаш и лысел…», но потом по каким-то причинам забыл об этой правке.
Когда же мне довелось готовить первое пятитомное собрание сочинений Высоцкого, я ориентировался на учебник текстологии Соломона Абрамовича Рейсера. Потому что текстология Дмитрия Сергеевича Лихачева большей частью направлена на установление основного текста и временных слоев в летописях. Как, впрочем, и у Алексея Александровича Шахматова. Вступительное слово к пятитомнику касалось этих проблем, и там все мои наработки с Абдуловым и Крымовой учтены и отмечены.
Теперь, через много лет, с появлением нового массива источников видно, что все-таки некоторые наши казавшиеся несомненными устои пошатнулись. Мы ориентировались на рукописи Высоцкого в архитектуре стиха – разбивке строки и строф. Поэтому оказывалось, что в одну строку «упаковывались» сразу три рифмы. Абдулов объявлял ее внутренней: «Наш путь не отмечен, нам нечем, нам нечем…» Теперь же мы видим, что в других беловиках и машинописных списках автор все это разбивал. Может, для объема – тогда платили за количество строк, если вы помните, а может, для красоты. Кстати, в данном случае в позднем известном автографе все так же и осталось, а первая строка всех строф была разбита на две: «Всплывем на рассвете –// Приказ есть приказ!»
Почему он компактно укладывал строки – объясняется просто. Когда длинный текст был сочинен, надо было сделать так, чтобы он уместился в один лист. Если же совсем длинный – с двух сторон. Поэтому, например, антисказка «Лукоморья больше нет» в беловом автографе занимает всего одну страницу с двух сторон, а в публикации, например, в «Метрополе» – три. «Пародия на плохой детектив» – одну страницу, а в Метрополе» – две, «Баллала о брошенном корабле» – соответственно две и четыре. С самого начала наблюдалось и стремление автора ввести внутреннюю рифму – все последние правки им выполнены ради этого. Это видно, например, по правке песни про дурачину-простофилю, да и в той же «Балладе…». Также были поправлены даты написания произведений, уточнены поводы.
– Несмотря на огромное количество авторов, появившихся позже, Высоцкого продолжают слушать и ценить новые поколения. Почему?
– Это, как говорил Высоцкий, надо спросить поколения. Но, думаю, причины не меняются. Если человек интересный и рассказ его интересный, он всегда найдет своего слушателя.