и еще кое что никого не впускай в квартиру

Кому открывать дверь, а кого мы вправе не впускать в квартиру?

Неприкосновенность жилища – одна из наших конституционных гарантий. Никто не имеет права войти в дом без согласия проживающих в нем граждан, за исключением случаев, установленных федеральными законами. Кто же по закону может войти в квартиру или дом, даже если жильцы против?

Право гражданина никому не открывать дверь

Не только в России, но и во всем цивилизованном мире право на неприкосновенность жилища охраняется государством, действуют нормы документов международного значения: ст.12 Всеобщей декларации прав человека от 1948 г.; ст. 17 Международного пакта о гражданских и политических правах, принятого в 1966 г.; ст. 8 Европейской конвенции о защите прав человека и основных свобод от 1950 года.

Внутренним законодательством страны конституционная гарантия закреплена в ряде отраслевых нормативно-правовых актов, например, таких как ст. 139 УК РФ, ст. 5 УПК РФ, ст. 3 ЖК РФ.

Под жилищем понимается любое помещение, которое используется гражданином для временного или постоянного проживания (дом, квартира, комната, дача, места временного заселения (номер в гостинице, доме отдыха, пансионате) и др.).

Неприкосновенность жилища расценивается, как запрет на проникновение внутрь без разрешения владельца, а также лишение собственника права на проживание в нем без законных на то оснований.

Обстоятельства, при которых неприкосновенность жилища ограничена

Как и во многих правилах, в данном случае тоже есть исключения.

Решая задачи безопасности, в общественных интересах государство законодательно установило ряд ограничений на неприкосновенность жилища.

1. ПРЕДСТАВИТЕЛИ ПРАВОПОРЯДКА. Всем известна фраза, от которой впадает в ступор большинство граждан: «Откройте – полиция!» Что делать? Открывать или нет?

Для начала убедитесь, что за дверью действительно полицейский. Человек должен представиться, назвать причину своего визита и предоставить документы, которые, по возможности, нужно разглядеть через дверной глазок или видеодомофон. Всю полученную информацию зафиксируйте (запишите, сфотографируйте).

Если человек уклоняется от ответов на ваши вопросы, то дверь не открывайте. Вы также вправе позвонить в дежурную часть и убедиться в достоверности данных, которые указал незваный гость.

Убедились, что за дверью реальный представитель закона. Но даже теперь полицейский не всегда может войти в дом без согласия проживающих граждан.

Для этого есть исключительные обстоятельства:

Право на беспрепятственный доступ у сотрудников правоохранительных органов появляется также при проведении следственных действий (осмотр жилья, обыск, выемка) в рамках возбужденного уголовного дела Подробнее ➤.

В этом случае представители закона действуют на основании ст. 165 УПК РФ при наличии постановления суда либо постановления следователя.

2. КОММУНАЛЬНЫЕ СЛУЖБЫ И ЖИЛИНСПЕКЦИЯ. Это организации, которые обеспечивают эксплуатацию дома за счет подачи электричества, холодной и горячей воды, газа и тепла (УК, ЖЭК, РЭУ и т. д.), а также контролируют соблюдение гражданами жилищного законодательства.

Для устранения аварий мы не вправе препятствовать представителям этих компаний проходу в дом.

Во всех остальных случаях (для проверки количества проживающих граждан, приборов учета и оборудования, соблюдения норм перепланировки жилья, а также по сигналам соседей) день, время и причину визита коммунальщики и сотрудники жилинспекции должны согласовывать заранее с собственником жилья.

Регламент осмотра внутриквартирного оборудования (порядок и частота визитов) установлен законодательством. Коммунальные и аварийные службы, а также жилинспекция вправе требовать дополнительного осмотра только в судебном порядке.

Однако в данном случае суд часто занимает сторону заявителя, а собственнику квартиры могут назначить еще и возмещение расходов, повлекших отказ. Примером является Определение СК по гражданским делам Верховного суда РФ от 7 мая 2019 г. № 4-КГ 19-6 в пользу управляющей компании https://base.garant.ru/72248206/.

Именно сотрудниками коммунальных служб любят представляться мошенники, поэтому до того, как открыть дверь незнакомцу, снова организуем гостю своеобразный допрос с пристрастием через дверь. Требуем предъявить удостоверение или иной документ, подтверждающий полномочия представителя. Звоним в организацию, которую назвал визитер, и узнаем, работает там такой человек или нет. Уточняем, по возможности, как он выглядит и во что должен быть одет (предусмотрена ли спецформа или нет).

3. СУДЕБНЫЕ ПРИСТАВЫ-ИСПОЛНИТЕЛИ. Это государственные служащие, в чьи обязанности входит принудительное исполнение судебных актов.

В соответствии со ст. 12 федерального закона о судебных приставах у них есть право входить в жилые помещения должников.

В случае отказа применяются меры принудительного проникновения в жилище на основании разрешения старшего судебного пристава и (или) исполнительного документа.

Без судебного решения и начатого против должника исполнительного производства ни один представитель ФССП не вправе требовать открыть ему дверь.

На сайте организации всегда можно проверить личную информацию в отношении непогашенных долговых обязательств.

В итоге

Во всех остальных случаях, таких как визиты коллекторов (это обычные сотрудники агентств по взысканию долгов), представителей органов опеки и попечительства, военкоматов, почты, доставщиков пиццы и других товаров народного потребления, жители квартир НЕ ОБЯЗАНЫ открывать дверь.

Кто бы ни постучал в ваш дом – всегда сохраняйте спокойствие и не теряйте бдительности!

Источник

Сотрудники УК и рабочие хотят зайти в вашу квартиру. Придется впустить

Минстрой опубликовал разъяснения по поводу доступа посторонних людей в вашу квартиру: когда нужно впускать представителей управляющей компании и рабочих. Есть случаи, когда собственник обязан впустить чужих людей, если это нужно для осмотра и ремонта коммуникаций. Если отказаться, есть риск потерять много денег или стать ответчиком в суде. И тогда все равно заставят.

Кроме письма Минстроя еще есть свежее определение Верховного суда на ту же тему: когда собственников заставили предоставить доступ для осмотра квартиры. Вот главное из этих документов, чтобы отбиться от любопытных глаз и не возмещать ущерб.

Памятка для собственников квартир: осмотр и ремонт оборудования

Представителей УК и ее подрядчиков придется впустить в квартиру для осмотра или ремонта коммуникаций:

Если отказать в доступе, могут быть такие последствия:

Расскажите близким, чтобы им не пришлось возмещать ущерб и платить штрафы без вины или по незнанию:

Предупредить родных в вотсапе

Собственник должен предоставить доступ к общедомовому имуществу в своей квартире

Кроме личного имущества в квартире могут находиться общие коммуникации — их называют транзитными. Например, общий стояк, который идет по всем этажам. Если в квартире есть такие коммуникации — они могут быть внутри помещений, в стенах или полу, — придется предоставить доступ для их осмотра и ремонта. Это не прихоть управляющей компании, а требование из постановления правительства и Госстроя.

Но впускать нужно не кого угодно, а бригаду подрядчика, который занимается ремонтом. У нее должны быть подтверждающие документы.

Если собственник уверен, что с коммуникациями все в порядке

Допустим, к вам пришли рабочие и представитель УК и говорят: «Пустите нас в квартиру, потому что у вас течет труба и заливает соседей снизу». Но вы видите, что труба у вас не течет, лужи нет, все сухо. Ремонт труб не нужен, замена вентиля тоже не требуется.

Тогда вы имеете право не пускать в квартиру этих людей. Но имейте в виду, что они не уйдут просто так, а составят акт. Там напишут, что ремонт провести нельзя, потому что собственник не пускает в квартиру. Вам предложат подписать этот документ. Отказ не поможет, это просто зафиксируют при свидетелях.

А дальше будут такие последствия:

Может получиться так, что на самом деле в протечке или поломке виновата управляющая компания или даже застройщик. Но при наличии акта они легко уйдут от ответственности, а возмещать ущерб придется вам.

Доступ в квартиру нужно предоставить, даже если нет аварий и жалоб, — для осмотра

Недавно в Москве закончили рассматривать дело о доступе в квартиру для осмотра. Выводы суда пригодятся всем собственникам.

Управляющая компания из Москвы узнала, что в одной из квартир ее дома провели перепланировку и это могло повлиять на состояние коммуникаций. Попытались осмотреть квартиру, но собственники показали только ванную и маленькую комнату. А кухню и зал они не открыли: это, мол, личная собственность, не обязаны давать к ней доступ, на нас никто не жаловался. Подтверждение, что перепланировка согласована, владельцы квартиры тоже не предоставили.

Управляющая компания не собиралась отвечать за последствия переноса труб — и пошла в суд с требованием предоставить квартиру для осмотра. Первая инстанция встала на сторону УК: собственники обязаны показать всю квартиру, включая комнаты и кухню.

Апелляция была в пользу собственников квартиры: аварий не было, соседи не жалуются, ванную вам показали — отстаньте уже от собственников, нет повода лезть к ним в дом со своими проверками.

А вот аргументы Верховного суда по поводу осмотра квартиры:

Собственников квартиры заставили показать кухню и большую комнату. Если представители УК выяснят, что была перепланировка и она не согласована, могут быть другие суды — придется возвращать все как было, иначе есть риск вообще потерять квартиру. А в случае ущерба возмещать его соседям и управляющей компании будут собственники.

Разве это не нарушение права на частную собственность?

Кроме права на частную собственность и неприкосновенность жилища есть обязанности:

Если кто-то не исполняет свои обязанности или не дает другим их исполнять — придется платить.

Что могут потребовать от собственника, который не пустил в квартиру для осмотра и ремонта?

Если выяснится, что ремонт все-таки был нужен и кто-то пострадал, придется возмещать:

На практике суммы исков могут составлять сотни тысяч рублей.

Если пока ничего не случилось, могут заставить открыть квартиру для осмотра через суд. За неисполнение решения суда тоже придется платить:

Если до суда не дойдет, будет акт об отказе в допуске для осмотра или ремонта. Тогда управляющая компания переложит свою ответственность на собственника. В случае чего с него потребуют денег.

Источник

Никто не впустил

Я живу в Подмосковье километрах в пятнадцати от Москвы. Это небольшой городок, постепенно переходящий в другой небольшой городок, а уже затем в большую Москву. Жизнь у меня тихая, размеренная, у меня есть девушка, квартира, машина, зарплата меня устраивает. Вообще, я раньше скептически относился ко всему паранормальному и тому, что «за гранью». Нет, я как бы верил в то, что в глухих лесах России, в пещерах под древними гребнями и горами, в глубине озер водится что-то. Мистическое. Старое. А вот в городах, в цивилизации им места нет. Города безумны, они сами порождают своих демонов. У нас есть маньяки и психопаты. Этого ли не достаточно?

И вот я поссорился с девушкой. Ссора, как всегда, никчемная, повод слабенький и вроде на час молчания, но и я, и она кое-что сказали друг другу, что забыть было не очень легко. Поэтому я ушел. Решил переночевать в гараже. Гараж у меня добротный, ещё отец там все устраивал, а поскольку и он, и я не в меру чистоплотны, то там очень чисто. Все инструменты по полочкам, в тумбочках и в верстачном столе, машина под брезентом. Небольшой диванчик, хотя мне в самый раз. Пол забетонирован, есть лампы — и настольная, и общий свет. Стоит калорифер. Шкаф для мелочей, даже раковина с бидоном и ведерком. Был вечер субботы, и я, не особо желая срываться к друзьям (поскольку ссора оставила осадок, заливать который алкоголем или веселой гулянкой не хотелось), взял пару вещей и теплые одеяла. В кооперативе меня встретили кивками и вопросами о делах. К слову, гаражный кооператив расположен недалеко от центра города, около сорока гаражей в нем, а местный контингент можно поделить на три категории: пенсионеры, мои ровесники и молодежь. Все ведут себя тихо, ну иногда, конечно, кто-то из молодых даст газу на весь кооператив своим недавно купленным старым «Юпитером» или «Явой». А так — ни драк, ни пьянок. Что сказать? Скучающая провинция.

Я приготовил диван, сходил поужинал в ресторанчике недалеко, купил в магазине бутылку воды и печенья, приготовился к вечеру. У нас в кооперативе запрещено оставаться после 9 часов, поэтому без пяти минут до закрытия я вышел, а спустя полчаса просто влез через забор. Собаки недалеко от моего гаража лишь вильнули хвостами и опустили головы на свои лапы. Я тихонько открыл дверь гаража, прокрался внутрь и закрыл дверь на засов. Включил лампу, расстелил теплое одеяльце, натянул плотный свитер — октябрь вам не шутки. Включил калорифер, достал книжку и улегся. Спать я обычно ложусь поздно, профессия позволяет, поэтому я полностью расслабился.

Примерно в 11 часов я услышал голос сторожа: «Белый, Катя, Сима, а ну к будкам!» За этим возгласом послышался негромкий лай и стук железных мисок, а затем топот собак. «Сима!» — снова крикнул сторож. Тишина. Я прислушался. Недалеко от моего гаража вновь раздался голос: «Сука старая, считай пятый год здесь, а до сих пор тупее Кати, — затем недовольное рычание, видимо, этой Симы. «Пойдем к будкам, там светло, там Катька, Белый уже ужинают. Их пристегнул, и тебя сейчас на цепь, не то пропадешь в потемках же!» Я пожал плечами и перевернулся на другой бок. Минут десять я читал, а потом задумался: зачем сторожевых псов сажать на цепь на ночь? Днем ещё ладно, но ночью обычно и приходят разные любители легкой наживы. Ночью-то на цепь зачем? Отмахнувшись от этой загадки, я продолжил чтение.

К полуночи я уже было почти заснул за книгой, когда что-то недалеко снаружи звякнуло о металл. Потом снова. Я невольно прислушался. Ещё раз. «Кто-то кидает камешки в гаражи», — дошло до меня. Так продолжалось минут двадцать. Иногда звуки чередовались с топотом где-то вдали, пару раз послышались даже далекие смешки. Вскоре я начал чувствовать себя неуютно, особенно когда залаяли сторожевые псы в дальней части кооператива. Я привстал с дивана, подошёл к двери, прислушался.

— Вот же, рядом, я чувствую его! — раздался голос паренька. Не знаю, сколько лет можно дать такому голосу: ещё нет перелома, как в 14 лет, но уже и звонкости, как у десятилетнего. Стало быть, где-то между ними.

— Слушай, ты уверен? Может, ну его? — второй голос был тоже юным, но намного робче.

— Нет, нет. Чую его, тут он, не спит! Страха нет, не знаю, где он, — голос казался азартным.

Я сглотнул комок. Что делают двое парнишек поздно ночью среди гаражей?

— Выманить надо, напугать, по страху найду, повеселимся сегодня! — голос злорадствовал.

— Слушай, может, он нас даже не слышит, сидит где-то пьяный. Оставим, пусть сидит. Я не голоден.

— Да ты никогда не голоден! Вечно свои нюни распускаешь, даже собаку сожрать не можешь! — я услышал звук глубокого вдоха через нос. — Здесь он, совсем рядом.

Затем раздался скрежет металла, будто кто-то отверткой по стенке соседнего гаража повёл. Собаки протяжно завыли. И тут. я услышал плач.

— Дяденька, откройте, пожалуйста, тут собаки! Дяденька, прошу вас! — это был голос робкого парня. Ему вторил другой:

— Эй, откройте, тут собаки! Пожалуйста, откройте! Мы не хотели, дядя! Тут собаки! — и прямо за словами кто-то забарабанил в дверь гаража рядом.

Я отпрянул от двери.

— Пожалуйста-а-а! — завизжал робкий голос.

— ОТКРОЙТЕ, СКОРЕЕ! — поддержал другой. Звон ладошек о металл стал громче.

— Ай-ай, помогите кто-нибудь, уберите собак!

— ОТКРОЙТЕ, У МЕНЯ ДРУГА КУСАЮТ, А-А-А-А.

Собачьего лая не было слышно, но голоса кричали так, будто их заживо сжирают псы. Тем не менее, дверь я не открывал. Что-то меня настораживало в этих голосах.

После серии предсмертных хрипов все стихло.

— Ну как, не открыл? — властный голосок, словно укорял своего друга. — А ведь тогда тоже не открыл.

Снова втягивающийся воздух.

— Теперь мне не надо стучаться, лишь бы учуять.

— Прекрати, не надо его убивать, мы же сами виноваты. — робкий голосок утонул в рычании властного.

— Да, но нас могли бы и впустить, но никто нас не впустил! И он дверь не открыл.

— Так ты бы его разорвал! — закричал робкий голосок.

Я вцепился в засов на двери, сердце стало тяжелым и прилипло к костям грудной клетки. Внезапно я понял, что пропал. Я боялся. Сзади меня в гараже раздался смешок: «Гав, сейчас я тебя укушу». Я рванул засов и вылетел из гаража. Передо мной стоял владелец робкого голоса — мальчик лет двенадцати. Шорты и майка были разорваны в клочья, половина шеи отсутствовала — невозможно было понять, как она держится. Щиколотки и руки в запястьях обглоданы, одна щека свисает вниз, тут и там царапины и следы укусов. «Бегите к будкам!» — пискнул он своим гигантским разъеденным ртом. Я заорал в ответ и помчался к будкам. Не знаю, что в тот момент меня больше заставило это сделать — его совет или наличие у будок собак и сторожа.

Сзади раздались рычание и вой, скулеж и гавканье, переходящие в детский злорадный смех. На спину кто-то прыгнул, и я, покачнувшись, упал. Что-то вцепилось мне в плечо, прокусив свитер. Прокатившись по земле, я понял, что то, что грызет мое плечо, бесплотно: я не мог ни нащупать это, ни скинуть. Истекая кровью и вереща, я как-то поднялся и вновь побежал к будке. Существо, которое я видел краем глаза, свисало у меня сбоку, и было похоже на робкого паренька, только искусано сильнее, возможно, из-за отчаянного сопротивления. Лица я не видел — лишь волосы головы, вцепившейся мне в плечо. Я кричал и бежал к будке. Боль в плече становилась сильнее — он сдавливал свои челюсти, будто хотел откусить кусок мяса. Снова раздался голос робкого паренька, только слева: «Лицо закройте руками». Я прикрыл ладонями лицо и рванул сильнее вперед. Внезапно раздался выстрел. Руки и тело обдало мелкими противными укусами, и я закричал сильнее. Боль в плече отступила.

— Господи! Твою мать, мужик, ты жив? Мать твою, уйди, нечистая! — раздались ещё несколько выстрелов. Позади послышался вой. Я плакал, руки щипало, плечо ныло.

— Сейчас «скорую» вызовем, начальнику позвоню. Быстренько тебя в неотложку, ты держись, как кровь, сильно идет? Плечо цело? А глаза?

Я промямлил, что плечо и руки болят.

— Глаза целы, — констатировал сторож: видимо, судил по моим слезам. Я обнял его за ногу и скулил, чтобы он не уходил. В итоге сторожу пришлось тащить меня на себе. У него в домике я и вырубился.

Очнулся уже в больнице. Было утро, никто из родных и друзей ещё не знал, что я здесь. У койки, на которой я лежал, стоял незнакомый мужчина. Заметив, что я испуганно озираюсь, он тихо заговорил:

— Не бойся, они только среди гаражей появляются, и то редко. Не повезло тебе. Но жив же — от бешенства проколоться, и всё.

— А руки что? — спросил я, заметив пластыри на них и по всей верхней части тела.

— Соль. У сторожа ружьё ей заряжено. Хорошо, что свитер плотный у тебя и руками лицо прикрыл от выстрела. Ему же надо было… ЭТО сбить с тебя, а у соли-то кучность не очень. Главное, что жив. А вот насчёт мозгов у тебя как? Ты, часом, не двинулся?

Я посмотрел на него и понял, что он сомневается в моём рассудке. Честное слово, я тоже засомневался.

— Лет десять назад пара ребятишек ночью зачем-то залезла в гаражи и на собак нарвалась. Тогдашний сторож пьяный спал, а собаки голодные. Понятное дело, мальчишки не могли предугадать такое. Кто-то был тогда в гаражах, кто-то видел их, видел, как они бегут от собак, но закрыл дверь, даже не прогнал собак. Понимаешь? Может, маньяк какой или просто тварь, которой интересно было — но тот «дяденька» их не впустил, и мальчишек задрали.

Я слушал, а на слове «дяденька» дрогнул, из глаз потекли слезы. Мужчина приобнял меня за невредимое плечо:

— Все в порядке, такое бывает, я их сам видел, когда кооператив перекупал. Пришлось и правило ввезти насчёт ночевок. Собак тоже часто грызут. Они мстят, что ли? Не знаю. Редко кого-то ловят, как тебя. Видишь, как вышло нехорошо.

Он встал, потер затылок, посмотрел на меня:

— В суд подавать будешь?

Я покачал головой и вытер слезы.

— А с ранами что?
Я пожал плечами:

— Ты, если поговорить захочешь или претензии появятся, сообщи мне.

Протянув мне листок с номером телефона, мужчина вздохнул и ушел. Я попытался уснуть, но тут появился врач. Я что-то наспех придумал про бульдога и друга, который выстрелил по пьяни, чтобы скинуть пса. Врач хмыкнул, выдал мне рецепты и несколько направлений к докторам.

Дома я придумал ещё более невразумительную чушь, но все как-то поверили. Соль перестала беспокоить недели через две, а укус и уколы от бешенства — через полгода. Гараж, кстати, я продал. Его в то утро нашли открытым, а все внутри было изгрызено и изорвано. Пару раз встречался с владельцем кооператива, чтобы успокоиться и перестать считать себя сумасшедшим. А шрам, кстати, совсем не напоминает укус бульдога — обычная челюсть, человеческая, детская.

Источник

Борис Пастернак — Никого не будет в доме: Стих

Никого не будет в доме,
Кроме сумерек. Один
Зимний день в сквозном проеме
Незадернутых гардин.

Только белых мокрых комьев
Быстрый промельк маховой,
Только крыши, снег, и, кроме
Крыш и снега, никого.

И опять зачертит иней,
И опять завертит мной
Прошлогоднее унынье
И дела зимы иной.

И опять кольнут доныне
Не отпущенной виной,
И окно по крестовине
Сдавит голод дровяной.

Но нежданно по портьере
Пробежит вторженья дрожь,-
Тишину шагами меря.
Ты, как будущность, войдешь.

Ты появишься у двери
В чем-то белом, без причуд,
В чем-то, впрямь из тех материй,
Из которых хлопья шьют.

Анализ стихотворения «Никого не будет в доме» Пастернака

Творчество Б. Пастернака невероятно сложно для понимания. Его произведения всегда насквозь метафоричны, заключают в себе тайный смысл. Не зная обстоятельств личной жизни поэта, не всегда можно уловить этот смысл. Стихотворение «Никого не будет в доме…» (1931 г.) напрямую связано с важным событием в жизни Пастернака. В этом году он порвал отношения с первой женой и создал новую семью с З. Нейгауз. Это событие вызвало скандал и породило массу слухов, так как женщина также имела мужа, вдобавок являвшегося другом Пастернака.

Первая часть стихотворения описывает одиночество поэта. Вероятно, он уже покинул первую жену и ожидает прихода возлюбленной. У него есть время обстоятельно подумать о случившемся. Одиночество лирического героя никем не нарушается. Он растворяется в окружающем мире. Уточнение «кроме» подчеркивает его оторванность от человеческого мира. «Кроме сумерек», «кроме крыш и снега» — присутствие неодушевленных предметов и явлений только обостряет одиночество автора.

Хмурый зимний пейзаж настраивает лирического героя на безрадостные воспоминания. «Прошлогоднее унынье», вероятно, связано с неудачно сложившейся семейной жизнью. Автор чувствует за собой «неотпущенную вину». Пастернак никак не упоминает свою первую жену. Можно предположить, что именно он стал причиной распада семьи.

Появление героини совершенно преображает действительность. Становится понятно, что автор ждал возлюбленную с огромным нетерпением, просто тщательно скрывал его от читателя. Он находился во вневременном и внепространственном состоянии. Это подчеркнуто сравнением героини с «будущностью». Наверно, Пастернак не был до конца уверен, что женщина ради него бросит своего мужа. Поэтому он не строил никаких планов и не предавался мечтам. Внезапное появление женщины озарило всю его жизнь и пробудило веру в счастливое будущее.

Изменение настроения лирического героя передает перемена в его восприятии действительности. Если в начале произведения снег ассоциируется с «белыми мокрыми комьями», то в финале возникает образ воздушных «хлопьев». Они символизируют неземной материал, из которого сшит наряд главной героини.

Стихотворение «Никого не будет в доме…» отражает глубоко личные чувства и переживания Пастернака. Оно является необходимым элементом для понимания жизни и творчества поэта.

Источник

Текст книги «Времена не выбирают…»

Автор книги: Александр Кушнер

Поэзия

Текущая страница: 8 (всего у книги 9 страниц) [доступный отрывок для чтения: 4 страниц]

Обозначили длинные жерди

И канава, как в твердом конверте

Приглашенье на пир, в забытье.

Залетевший к нам в комнату шмель, – я ему помог

Через форточку выбраться, лист поднеся бумаги

И подталкивая, – он-то сопротивлялся, шок

Испытав и сомнительным образом в передряге

Проявив себя этой, растерян и бестолков,

И похож, черно-желтый, на маленького медведя,

Будет дома рассказывать всем, кто его готов

Слушать, о переплете оконном и шпингалете.

Очень долго – о комнате: в комнате нет травы

И цветов полевых и садовых, но есть обои,

На которых разбросаны тени цветов, увы,

И ужасны, конечно, сознания перебои,

О бумаге, просунутой пленнику под живот —

Глянцевитая плоскость и страшное шелестенье,

О таинственной тени: казалось, сейчас прибьет,

И чудесном своем сверхъестественном избавленье.

«Меж двумя дождями, в перерыве…»

Меж двумя дождями, в перерыве,

Улучив блаженных полчаса,

Я в тумана розовом наплыве

Тернера припомнил паруса.

Солнце в этом дымчатом массиве

Не смотрело, желтое, в глаза.

И такою свежестью дышали,

На дорогу свесившись, кусты,

И стояли, будто на причале,

Дачи, как буксиры и плоты,

Словно живопись была в начале,

А потом всё то, что любишь ты.

«Я свет на веранде зажгу…»

Я свет на веранде зажгу,

И виден я издали буду,

Как ворон на голом суку,

Как в море маяк – отовсюду.

Тогда и узнаю, тогда

Постигну по полной программе,

Что чувствует ночью звезда,

Когда разгорится над нами.

Чуть-чуть жутковато в таком

Себя ощутить положенье.

Сказал, что звездой, маяком,

А втайне боюсь, что мишенью.

Вот ночь запустила уже

В меня золотым насекомым,

И я восхищаюсь в душе

Обличьем его незнакомым.

А птицы из леса глядят,

А с дальней дороги – прохожий,

А сердцем еще один взгляд

Я чувствую; разумом тоже.

Ты из пены вышла, Афродита,

Сразу взрослой стала и пошла,

Розами и травами увита,

А ребенком так и не была.

Расставляешь гибельные сети

И ловушки там, где их не ждут,

И не знаешь, как смеются дети,

Обижаясь, горько слезы льют.

Как бывает девочка проворней

И смелее мальчика в игре!

Без любви счастливей и просторней

Жизнь и больше знанье о добре.

А дразнилки, шутки-прибаутки,

А скакалки, ролики-коньки?

Постепенно набухают грудки,

Первые секреты, пустяки.

Сколько солнца в тех дубах и вязах

И прогулках дальних по жаре…

И любовь нуждается в рассказах

О начальной, утренней поре.

В Крыму дикий голубь кричит на три такта,

Он выбрал размер для себя – амфибрахий —

И нам веселее от этого факта,

Хотя он в унынье как будто и страхе.

Его что-то мучает, что-то печалит,

У греков какая-то драма в Тавриде

Случилась; на самой заре и в начале

Уже о несчастьях шла речь и обиде.

И южное солнце ее не смягчало,

И синее море ее не гасило,

И горлинка грустное это начало

Запомнила, крохотна и легкокрыла.

Такая субтильная, нервная птичка,

Кофейно-молочного, светлого цвета,

И длится с Эсхилом ее перекличка,

А мы отошли и забыли про это.

«Всё должно было кончиться в первом веке…»

Всё должно было кончиться в первом веке

И начаться должно было всё другое,

Но не кончилось. Так же бежали реки,

Так же слезы струились из глаз рекою.

Страшный суд почему-то отодвигался,

Корабли точно так же по морю плыли,

С переменою ветра меняя галсы,

В белой пене горячей, как лошадь в мыле.

Человек любит ближнего, зла не хочет,

Во спасение верит и ждет Мессии

Месяц, год, а потом устает, бормочет,

Уступает тоске, как у нас в России.

Или Бог, привыкая к земной печали,

Увлекается так красотой земною,

Что, поставив ее впереди морали,

Вслед за нами тропинкой бредет лесною

«Как римлянин, согласный с жизнью в целом…»

Как римлянин, согласный с жизнью в целом,

Живи себе пристойно, день за днем,

Благополучный день отметив мелом,

А неблагополучный день углем.

Бел, кое-где лишь черные видны

На нем пометы, – что ж, нужны и слезы,

И боль, и гнев. Как римляне умны!

Их стоики считают, что из жизни

По меньшей мере сто ведут дверей,

А в жизнь – одна. Поэтому не кисни,

Не жалуйся, живущий, не робей.

В любой момент на волю можно выйти,

Через дверной перешагнуть порог —

И звездные тебя обхватят нити,

Космический обнимет холодок.

Когда б не живопись, я был бы мрачен тоже.

Когда б не шаткая на берегу скамья,

Не куст сиреневый и холодок по коже,

Когда б не музыка, как был бы мрачен я!

Когда б не милое лицо в простом овале,

Не амстердамские каналы и торцы,

Когда бы мрачностью своей не щеголяли

Те, кто присвоили ее себе, глупцы!

Когда б ахейские не снаряжали мужи

Коня и звездная к нам не тянулась нить,

Когда бы нынешнее время было хуже

Того, что надо бы, да не могу забыть.

Когда бы в мрачности не проступали щели,

А в них сияние полуночных огней,

Когда б деревья так под ветром не шумели!

Когда б не Лермонтов, сказавший всё о ней!

Когда бы мысленно я не задернул шторы,

Уйдя от глупости, отпрянув от вранья.

И мрачность радостна, как был бы мрачен я!

К вокзалу Царского Села

Не электричка подошла,

А поезд сумрачный из Гдова.

Уж очень плохо освещен.

Но проводник впустил в вагон

Нас, не сказав худого слова.

Сидячий поезд. Затхлый дух.

Мы миновали трех старух,

Двух алкашей и мать с ребенком.

Спал, ноги вытянув, солдат.

Я оступился: «Виноват!»

И как на льду качнулся тонком.

«Садитесь», – нам сказал старик

В ушанке. Сели. Я приник

К окну. Проехали Шушары.

Сбежала по стеклу слеза.

Езды всего-то полчаса.

Уснул бы – снились бы кошмары.

Одно спасенье – ты со мной.

И, примирясь с вагонной тьмой,

Я примирюсь и с вечной тьмою.

Давно таких печальных снов

Не видел. Где он, этот Гдов?

Приедем – атлас я открою.

Не торопись, постой!

Четвертый, пятый снег,

А может быть, шестой.

Он на день к нам слетал,

Сам, как из-под земли.

Он падал – и сходил,

Являлась вновь, без сил,

Как будто прошлый год

Как будто галл и гот

Переходила в дождь,

Как будто пот со лба

Стирал германский вождь.

Какой сегодня снег

Четвертый, пятый век,

А может быть, шестой.

Картинка из кубиков

Из кубиков почти что сложена картинка.

Ты видишь: это лев. Осталась в гриве брешь,

Да с кончиком хвоста произошла заминка,

Но время есть, поправь, еще чуть-чуть потешь

Себя, не торопись, последние пустоты

Заполни: вот он, зверь; кончается игра.

А то, что это лев, не огорчайся, что ты!

Мог заяц быть, мог слон, как серая гора.

Тебе достался лев. Ты справился с задачей.

Никто не виноват, что детство на войну

Пришлось, что пастью век дышал в лицо горячей,

Что жесткую тебе подкинули страну,

Что мрачные в ночах одолевали мысли,

Что грозный этот лев с козленком не дружил.

А всё же царь зверей! И кое-что о жизни

Ты понял лучше тех, кто уточку сложил.

«Эти фрески для нас сохранил Везувий…»

Эти фрески для нас сохранил Везувий.

Изверженья бы не было – не дошли бы

Ни танцовщицы к нам, ни, с травинкой в клюве,

Утка, ни золотые цветы и рыбы.

Я люблю эту виллу мистерий, это

Бичеванье, нагую люблю вакханку,

Красный цвет, я не видел такого цвета!

Желтый плащ и коричневую изнанку.

Так спасибо тебе, волокнистый пепел,

Пемза, каменный дождь, угловая балка,

Сохранившие это великолепье!

А погибших в Помпее людей не жалко?

Был бы выбор, что выбрал бы ты: искусство

Или жизнь этих римских мужчин и женщин?

Ты бы выбрал их жизнь. Я бы тоже. Грустно.

Ведь она коротка и ничем не блещет.

«Перед лучшей в мире конной статуей…»

Перед лучшей в мире конной статуей

Я стоял – и радовался ей.

Кондотьер в Венеции ли, в Падуе,

Русский царь вблизи речных зыбей

Не сравнятся с римским императором.

Почему? – не спрашивай меня.

Сам себе побудь экзаменатором,

Верность чувству смутному храня.

И поймешь, разглядывая медного,

Отстраняя жизни смертный шум:

Потому что конь ступает медленно,

Потому что всадник не угрюм,

Потому что взвинченность наскучила

И жестокость сердцу не мила,

А мила глубокая задумчивость,

Тихий сумрак позы и чела.

«Через Неву я проезжал в автобусе…»

Через Неву я проезжал в автобусе,

Ненастный день под вечер посветлел,

Ни ливня больше не было, ни мороси,

Была усталость; белые, как мел,

Колонны Биржи мне казались знаками

Судьбы, надежды слабой, но живой,

И я подумал, глядя на заплаканное,

Но с кое-где сквозящей синевой:

Голубизны расплывчатым сиянием

В разрывах туч блестит оно, слепя,

Как человек, измученный страданием

И приходящий медленно в себя,

И этот блеск милей сплошной безоблачности,

Лазури южной ласковей любой.

Что ж удивляться нашей зачарованности?

Мы ту же муку знаем за собой.

«В цеху разделочном, мясном кипит работа…»

В цеху разделочном, мясном кипит работа,

Ползет продукция по скользким желобам.

Мне удовольствия не доставляет что-то

Жизнь и не кажется осмысленной. А вам?

И дня б не выдержал я на таком участке

Земного, душного, кровавого труда.

Болтать о вечности, Вселенной строить глазки…

Вы Канта цените? А Шеллинга? О да!

Мне стыдно, сколько раз я рассуждал о смысле

И о призвании поговорить любил.

Но тушки скользкие, ползущие, как слизни,

Ты их разделывал, на части их делил?

Переворачивал, срезал ножом наросты,

В перчатки желтые обряжен и халат?

Иль дуб шумит не всем и в звездном небе звезды

Не одинаково со всеми говорят?

«Рай – это место, где Пушкин читает Толстого…»

Рай – это место, где Пушкин читает Толстого.

Это куда интереснее вечной весны.

Можно, конечно, представить, как снова и снова

Луг зацветает и все деревца зелены.

Но, кроме пышной черемухи, пухлой сирени,

Мне, например, и полуденный нравится зной,

Вечера летнего нравятся смуглые тени.

Вспомни шиповник – и ты согласишься со мной.

Гости съезжались на дачу… Случайный прохожий

Скопище видел карет на приморском шоссе.

Все ли, не знаю, счастливые семьи похожи?

Надо подумать еще… Может быть, и не все.

«А бабочка стихи Державина читает…»

А бабочка стихи Державина читает

И радуется им: «Я червь, – твердит, – я Бог!»

Убогий червячок вдруг крылья распускает:

Узорная канва и радужный глазок.

Уж точно, у нее для гордости и грусти

Все основанья есть, и больше, чем у нас.

Огневка, махаон. Поднимет и опустит,

И сложит, и опять горит павлиний глаз.

И кажется порой, что эта близость к Богу

Досталась ей за то, что близость к червяку

Томит сильней, чем нас, летунью-недотрогу,

Чудовище в мехах, красавицу в шелку.

«Лепного облака по небу легкий бег…»

Лепного облака по небу легкий бег,

Такой стремительный, мечтательный такой!

Кто любит Моцарта, хороший человек,

Кто любит Вагнера, наверное, плохой.

Души мне кажется, что есть у них душа, —

Про зелень вспомнили и вздрогнули во сне,

Апрельским воздухом взволнованно дыша.

Они листочками готовы встретить май

И просыпаются, и ветви тянут ввысь.

Словам о музыке, мой друг, не придавай

Особой важности, как к шутке отнесись.

Тот не обидит нас, кто любит облака,

Опасен тот, кому валькирии нужны,

Но и валькирии весной наверняка

Летают поверху и людям не страшны.

Весна-причудница шагает вдоль аллей

И легкомысленно глядит по сторонам.

Категорические заявленья ей

Не очень нравятся, не нравятся и нам!

Черемуха цветет недели полторы.

Пока она цветет, ничто с ней не сравнится!

Раскинула свои палатки и шатры,

Свой полог подняла, светла и белолица.

И чудится, что есть у дерева душа —

Вот этот чудный дух, вот этот сладкий запах.

С дистанции сойдет всех раньше, так спеша,

Как будто скучно ей на всех других этапах.

Июнь ей ни к чему, тем более – июль.

Лишь юность хороша; черемуха, спасибо!

Как если бы прошел по улице патруль,

Черемуха – пароль, не жимолость, не липа.

Доверчивость, весна, цветенье на распыл,

На грани волшебства, по гибельному краю.

А юность я и впрямь, увы, почти забыл,

И первую любовь почти не вспоминаю.

«В сад сегодня не выйдешь, так сыро…»

В сад сегодня не выйдешь, так сыро.

Постоишь на крыльце – и домой.

Ты, ей-богу, как в рубке буксира

Над жемчужно-туманной травой,

На густые поделенной пряди,

Словно кто-то ее причесал

Так, чтоб спереди пышно и сзади

Сад лоснился, клубился, мерцал.

Никакой поэтической мысли

В этом стихотворении нет,

Только радость дымящейся жизни,

Только влагой насыщенный свет.

Кто мне дал эту сырость густую,

Затруднил по траве каждый шаг?

Я не мыслю, но я существую.

Существуя, живу, еще как!

«Вчера я заметил, что голуби ходят, кивая…»

Вчера я заметил, что голуби ходят, кивая.

Впервые заметил, а видел их тысячу раз.

Как будто на что-то согласие важно давая,

Да-да, – уверяя в полнейшем сочувствии нас.

Как прежде не видел я чудной готовности этой

Поддакивать нам на ходу и во всём потакать,

Такой бескорыстной, в широкие перья одетой,

Лоснящейся, радужной, уличным лужам под стать?

А если бы «нет» говорили они, отрицая

Надежду и радость, как было бы грустно, представь!

Какая удача, подумай, отрада какая:

Всё – правда, всё – чудо, всё – быль, безусловно,

«А это что у нас растет, болиголов?…»

А это что у нас растет, болиголов?

Кокорыш, борщевик – ужасные названья.

А может быть, купырь.

О, сколько диких слов,

Внушающих тоску! Народное сознанье,

Латиницы в обход, сумело оценить

Их подлинную суть, воздав им по заслугам.

Ты спрашиваешь, что? Я думаю, что сныть:

От страха так назвать могли ее, с испугом.

И тот, кто первый дал такое имя ей,

А ближние легко и дружно подхватили,

Не меньше, чем Гомер, не хуже, чем Орфей,

Да только не писал стихов или забыли

Их… Не забыли, нет! Нам кажется, что мы

Листаем каталог клубящихся растений,

А это к нам дошла трагедия из тьмы,

Поэма вещих снов и точных наблюдений.

«На улицу, заросшую травой…»

На улицу, заросшую травой,

Я вышел в летних сумерках. Горели

Огни на дачах. Августовский зной

Дышал еще, но кротко, еле-еле.

Три девочки сидели на бревне, —

Их спать еще из дома не позвали, —

И что-то, рассмеявшись, обо мне,

А может быть, не обо мне сказали.

Прохладное дыхание земли,

Кустарник, протянувшийся по краю,

Заросшие травою колеи…

Хотел бы я еще раз жить? Не знаю.

«Прогуляться вышли поздно…»

Прогуляться вышли поздно.

Ночь во всем великолепье

Развернула в темноте.

– Посмотри, как эти звезды

Хороши в турецком небе

Те, смотри, почти живые.

Даже кажется, что можно

К ним с вопросом обратиться,

Попросить о чем-нибудь.

Как посты сторожевые,

А за ними тьма клубится.

Посмотри, какая жуть!

Как мерцает вполнакала

Их узорное сцепленье!

Неужели во Вселенной,

Кроме нашей, жизни нет?

– Есть, конечно, – ты сказала, —

Это – горное селенье,

Есть там школа, несомненно,

Кладбище и минарет.

«Остановиться вовремя. А те…»

Остановиться вовремя. А те,

Кто не умеет это сделать, будут

Потом жалеть. И звезды в темноте

Им твердости, быть может, не забудут

И не простят решимости: был миг,

Когда они одуматься хотели,

Да слишком, видно, был разбег велик

И радовало достиженье цели.

И промедленье слабостью назвав,

Не поняли, что требовалась сила

Опомниться и не бежать стремглав,

Прислушаться к тому, что говорила

Ночь и кусты, стоявшие толпой,

Как будто преграждая им дорогу,

Ты спросишь, что тогда считать судьбой?

Сомненье и считать судьбой, тревогу.

«Слепые силы так сцепились…»

Слепые силы так сцепились,

В какой-то миг сложились так,

Что в наше зренье обратились

И разглядели вечный мрак.

Самих себя они узрели

Посредством нашей пары глаз,

Их вставив нам в глазные щели,

Слезами смоченный алмаз.

Как внятно нам вихревращенье

И блеск в кромешных небесах!

Какое чудо – наше зренье,

Мысль, промелькнувшая в глазах!

И Леонардо взгляд колючий,

И мощь рембрандтовских картин.

Какой невероятный случай,

На триллионы проб – один!

«Отца и мать, и всех друзей отца…»

Отца и мать, и всех друзей отца

И матери, и всех родных и милых,

И всех друзей, – и не было конца

Их перечню, – за темною могилой

Кивающих и подающих мне

За далью не читаемые знаки,

Я называл по имени во сне

И наяву, проснувшись в полумраке.

Горел ночник, стояла тишина,

Моих гостей часы не торопили,

Они там все, они ее обжили,

Они ее заполнили собой,

Дома, квартиры, залы, анфилады,

И я там тоже буду не чужой,

Меня там любят, мне там будут рады.

«Вечерней тьмою был сведен на нет…»

Вечерней тьмою был сведен на нет

И сад, и ели контур грандиозный,

И если в окнах церкви брезжил свет,

То свет, скорей всего, религиозный,

Оставшийся или от служб дневных,

Или молитв старушечьих, прилежных.

Есть в сельской церкви то, что городских

Людей влечет, и самых безнадежных.

Таких, как я, – сознанью вопреки

И горькой очевидности явлений.

А может быть, присутствие реки

И сумрачность шуршаний, шелестений

Поддерживали этот слабый свет

И сердцу втайне что-то говорили,

Не требуя ответить: да иль нет,

Не заставляя выбрать: или – или.

«Кто ты? Что ты? Кто ты? Что ты?…»

И лежу я, околдован…

Кто ты? Что ты? Кто ты? Что ты?

Городского неба розов

Полог в сумерках ночных.

А исканий и запросов

Но часы меня смущают,

Отмахнуться не дают.

Кто ты? Что ты? – повторяют,

Кто ты? Что ты? – пристают.

И сижу я, зачарован

Их вопроса прямотой.

Кто же знает, кто он, что он?

Не запнутся, не споткнутся,

Им не стыдно, не смешно.

Циферблат у них, как блюдце,

И во тьме блестит оно.

Я их в комнату другую,

Под шумок перенесу:

Пусть там тикают впустую, —

От тоски себя спасу.

«Душа – элизиум теней и хочет быть звездой…»

Душа – элизиум теней и хочет быть звездой,

Но звезды знают ли о ней в ее тоске земной?

Они горят мильоны лет, быть может, потому,

Что о душе и речи нет у спрятанных во тьму.

Но, может быть, во тьме ночной, в сиянье неземном

Звезда б хотела быть душой, омытой летним днем,

И в хладной вечности своей, среди надмирной тьмы,

Раскрыв объятья для теней, быть смертною, как мы.

«Утром тихо, чтобы спящую…»

Утром тихо, чтобы спящую

Мне тебя не разбудить,

Я встаю и дверь скрипящую

Обойтись без скрипа лишнего,

И на цыпочках, как вор,

Может быть, смеша Всевышнего,

Выбираюсь в коридор.

Есть в моем печальном опыте

Знанье горестное. Вот,

Так и есть: в соседней комнате

На столе записка ждет:

«Провела полночи с книжкою,

Не могла никак уснуть.

Постарайся утром мышкою

Быть. Не звякни чем-нибудь».

Спи, не звякну. Все движения

Как церковное служение,

Всё обдумано и взвешено,

Не должно ничто упасть.

Спи. К любви печаль подмешена,

Страх, а думают, что страсть.

«Мы в постели лежим, а в Чегеме шумит водопад…»

Мы в постели лежим, а в Чегеме шумит водопад.

Мы на кухне сидим, а в Чегеме шумит водопад,

Мы на службу идем, а в Чегеме шумит водопад,

Мы гуляем вдвоем, а в Чегеме шумит водопад.

Распиваем вино, а в Чегеме шумит водопад.

Открываем окно, а в Чегеме шумит водопад.

Мы читаем стихи, а в Чегеме шумит водопад.

Мы заходим в архив, а в Чегеме шумит водопад.

Нас, понурых, с колен, а в Чегеме шумит водопад,

Поднимает Шопен, а в Чегеме шумит водопад.

Жизнь с собой не забрать, и чему я особенно рад, —

Буду я умирать, а в Чегеме шумит водопад!

«Мои друзья, их было много…»

Мои друзья, их было много,

Никто из них не верил в Бога,

Как это принято сейчас.

Из Фета, Тютчева и Блока

Их состоял иконостас.

Когда им головы дурили,

«Имейте совесть», – говорили,

Был горек голос их и тих.

На партсобранья не ходили:

Партийных не было средь них.

Их книги резала цензура,

Их пощадила пуля-дура,

А кое-кто через арест

Прошел, посматривали хмуро,

Из дальних возвратившись мест.

Как их цветочки полевые

Умели радовать любые,

Подснежник, лютик, горицвет!

И я, – тянулись молодые

К ним, – был вниманьем их согрет.

Была в них подлинность и скромность.

А слова лишнего «духовность»

Не помню в сдержанных речах.

К ней и молчанье, но не страх.

«Вдруг сигаретный дым в лучах настольной лампы…»

Вдруг сигаретный дым в лучах настольной лампы,

Колеблясь и клубясь, как будто оживет

И в шестистопные мои заглянет ямбы,

Став тенью дорогой – и сбоку подойдет,

И, голову склонив седую, напугает —

Ведь я не ожидал, что, обратившись в дым,

Давно умерший друг еще стихи читает

И помнит обо мне, и радуется им.

Под камнем гробовым хранится пепел в урне,

На кладбище давно я не был, но ему

В волокнах голубых с подсветкою лазурной

Удобней подойти в клубящемся дыму

И ободрить меня задумчивым вниманьем,

И обнаружить свой нетленный интерес

К тому, что он любил, – и счастлив пониманьем

Я, и каких еще, скажи, желать чудес?

«Поговорить бы тихо сквозь века…»

Поговорить бы тихо сквозь века

С поручиком Тенгинского полка

И лучшее его стихотворенье

Прочесть ему, чтоб он наверняка

Знал, как о нем высоко наше мненье.

А горы бы сверкали в стороне,

А речь в стихах бы шла о странном сне,

Печальном сне, печальней не бывает.

«Шел разговор веселый обо мне» —

На этом месте сердце обмирает.

И кажется, что есть другая жизнь,

И хочется, на строчку опершись,

Ту жизнь мне разглядеть, а он, быть может,

Шепнет: «За эту слишком не держись» —

И руку на плечо мое положит.

«Смысл жизни надо с ложечки кормить…»

Смысл жизни надо с ложечки кормить,

И баловать, и на руках носить,

Подмигивать ему и улыбаться.

Хорошим человеком надо быть.

Пять-шесть детей – и незачем терзаться.

Большая, многодетная семья

Нуждается ли в смысле бытия?

Фриц кашляет, Ганс плачет, Рут смеется.

И ясно, что Платон им не судья,

И Кант пройдет сквозь них – и обернется.

На кладбище бы мы их проводили,

Холодный прах, подобие трухи,

Словесный сор, скопленье лишней пыли,

В них не было б печали никакой,

Сплошная болтовня и мельтешенье.

Без них бы обошлись мы, боже мой:

Нет смерти – и не надо утешенья.

В раю его и нет, я полагаю.

Искусство заговаривает тьму,

Идет над самой пропастью, по краю,

И кто бы стал мгновеньем дорожить,

Не веря в предстоящую разлуку,

Твердить строку, листочек теребить,

Сжимать в руке протянутую руку?

«Я-то помню еще пастухов…»

Я-то помню еще пастухов,

И коров, и телят, и быков

По дороге бредущее стадо,

Их мычанье густое и рев,

Возвращенье в село до заката.

Колокольчик звенел, дребезжал.

Луг за лесом, как маленький зал,

Объезжал я на велосипеде,

Где паслись они, словно на бал

Приведенные из дому дети.

И другой их лужок поджидал

Где-нибудь за пригорком, и третий.

Мух и оводов били хвостом.

Стадо пахло парным молоком,

У кустов залегали тщедушных.

Было что-то библейское в том,

Как пастух подгонял непослушных.

О, как чуден был вид и пятнист!

Словно нарисовал их кубист,

Я Сезанна любил и Машкова,

Дай мне к речке проехать, корова!

Поворот, небольшая петля.

Так сегодня не пахнет земля,

Как тогда оглушительно пахла.

Словно вечность, грустить не веля,

Помахала рукой и иссякла.

Знал бы лопух, что он значит для нас,

Шлемоподобный, глухое растенье,

Ухо слоновье подняв напоказ,

Символизируя прах и забвенье,

Вогнуто-выпуклый, в серой пыли,

Скроен неряшливо и неказисто,

Как бы раскинув у самой земли

Довод отступника и атеиста.

Трудно с ним спорить, – уж очень угрюм,

Неприхотлив и напорист, огромный,

Кажется только, что жалкий и скромный,

А приглядеться – так тянущий лист

К зрителю, всепобеждающий даже

У безутешной доктрины на страже.

«Любимый запах? Я подумаю…»

Любимый запах? Я подумаю.

Отвечу: скошенной травы.

Изъяны жизни общей суммою

Он лечит, трещины и швы,

И на большие расстояния

Рассчитан, незачем к нему

Склоняться, затаив дыхание,

И подходить по одному.

Не роза пышная, не лилия,

Не гроздь сирени, чтоб ее

Пригнув к себе, вообразили мы

Иное, райское житье, —

Нет, не заоблачное, – здешнее,

Земное чудо, – тем оно

Невыразимей и утешнее,

Что как бы обобществлено.

Считай всеобщим достоянием

И запиши на общий счет

Траву со срезанным дыханием,

Ее холодный, острый пот,

Чересполосицу и тление

И странный привкус остроты,

И ждать от лезвия спасения

Она не стала бы, как ты.

Чемпионатом мира по футболу

Я был, как все, в июне увлечен.

Не потому ли, полный произвола,

Невероятный мне приснился сон?

Сказать, какой? Но я и сам не знаю,

Удобно ли в таком признаться сне?

Что я в футбол с Ахматовой играю,

Пасую ей, она пасует мне.

Мы победим Петрова с Ивановым!

Дурацкий сон, ведь я предупреждал.

Мы лучше их владеем точным словом:

Они спешат, не выйти им в финал.

Она спросила: «Кто они такие?»

Хотел сказать, но тут же позабыл.

На ней мерцали бусы дорогие,

А плащ к футболке плохо подходил.

Веселый сон, но сколько в нем печали!

С футбольным полем рядом – дачный лес.

А выиграли мы иль проиграли —

Не буду врать: сон был и вдруг исчез.

«И не такие царства погибали…»

«И не такие царства погибали!» —

Сказал синода обер-прокурор

Жестоко так, как будто на медали

Он выбил свой суровый приговор.

И не такие царства. А какие?

Египет, Рим, Афины, может быть?

Он не хотел погибели России

И время был бы рад остановить.

И вынув из жилетного кармана

Часы, смотрел на них, но время шло.

Тогда вставал он с жесткого дивана

И расправлял совиное крыло.

А что теперь? Неужто всё сначала?

Опять смотреть с опаской на часы?

Но столько раз Россия погибала

И возрождалась вновь после грозы.

Итак, фонарь, ночь, улица, аптека,

Леса, поля с их чудной тишиной…

И мне не царства жаль, а человека.

И Бог не царством занят, а душой.

Промелькнула платформа пустая, старая,

Поезда не подходят к ней, слой земли

Намело на нее, и трава курчавая,

И цветочки лиловые проросли,

Не платформа, а именно символ бренности

И заброшенности, и пленяет взгляд

Больше, чем антикварные драгоценности:

Я ведь не разбираюсь в них, виноват.

Где-нибудь в Нидерландах или Германии

Разобрали б такую, давно снесли,

А у нас запустение, проседание,

Гнилость, ржавчина, кустики, пласт земли

Никого не смущают, – цвети, забытая

И ненужная, мокни хоть до конца

Света, сохни, травой, как парчой, покрытая,

Ярче памятника и пышней дворца!

«Художник напишет прекрасных детей…»

Художник напишет прекрасных детей,

Двух мальчиков-братьев на палубной кромке

Или дебаркадере. Ветер, развей

Весь мрак этой жизни, сотри все потемки.

В рубашечках белых и синих штанах,

О, как они розовы, черноволосы!

А море лежит в бледно-серых тонах

И мглисто-лиловых… Прелестные позы:

Один оглянулся и смотрит на нас,

Другой наглядеться не может на море.

Всегда с ними ласкова будь, как сейчас,

Судьба, обойди их, страданье и горе.

А год, что за год? Наклонись, посмотри,

Какой, – восемьсот девяносто девятый!

В семнадцатом сколько им лет, двадцать три,

Чуть больше, чуть меньше. Вздохну, соглядатай,

Замру, с ними вместе глядящий на мел

И синьку морскую, и облачность эту…

О, если б и впрямь я возможность имел

Отсюда их взять на другую планету!

«Супружеская пара. Терракота…»

Супружеская пара. Терракота.

Она и он. Этрусская гробница.

Не торопи меня. Мне грустно что-то.

А в то же время как не изумиться?

Не видно скорби. Что же это, что же?

Как будто даже рады нам с тобою.

Полулежат они на жестком ложе,

Как две волны, как бы фрагмент прибоя.

Как будто в жизнь могли бы возвратиться,

Как больно мне в их вглядываться лица!

Как будто мы пришли им на замену.

И так понятно мне, что ненадолго,

Что все века мучительны и зыбки.

Когда б не эти две полуулыбки!

«Очки должны лежать в футляре…»

Очки должны лежать в футляре,

На банку с кофе надо крышку

Надеть старательно, фонарик

Запрятан должен быть не слишком

Глубоко меж дверей на полке,

А Блок в шкафу с Андреем Белым

Стоять, где нитки – там иголки,

Всё под присмотром и прицелом.

И бедный Беликов достоин

Не похвалы, но пониманья.

Каренин тоже верный воин.

В каком-то смысле мирозданье

Они поддерживают тоже,

Дотошны и необходимы,

И хорошо, что не похожи

На тех, кто пылки и любимы.

«Представляешь, там пишут стихи и прозу…»

Представляешь, там пишут стихи и прозу.

Представляешь, там дарят весной мимозу

Тем, кого они любят, – сухой пучок

С золотистыми шариками, раскосый,

С губ стирая пыльцу его и со щек.

Представляешь, там с крыльями нас рисуют,

Хоровод нам бесполый организуют

Так, как будто мы пляшем в лучах, поем,

Ручку вскинув и ножку задрав босую,

На плафоне резвимся – не устаем.

Представляешь, там топчутся на балконе

Ночью, радуясь звездам на небосклоне, —

И всё это на фоне земных обид

с удивленьем потусторонним

Ангел ангелу где-нибудь говорит.

Не заноситься – вот чему

Портрет четвертого Филиппа

Нас учит, может быть, ему

За это следует спасибо

Сказать; никак я не пойму

Людей подобного пошиба.

Людей. Но он-то ведь король,

А короли какие ж люди?

Он хорошо играет роль

Бесчеловечную по сути.

Ты рядом с ним букашка, моль,

Он смотрит строго и не шутит.

Всё человеческое прочь

Убрал Веласкес из портрета.

Усы, как веточки точь-в-точь,

Уходят вверх, – смешно же это?

Нет, не смешно! И ночь есть ночь,

Дневного ей не надо света.

И власть есть власть, и зло есть зло,

Сама тоска, сама надменность.

Из жизни вытекло тепло,

Забыта будничность и бренность.

Он прав, когда на то пошло.

Благодарю за откровенность!

На большом проспекте

Большой проспект году в сорок седьмом

Представь себе – и станет страшновато

Не потому, что старый гастроном

Вернется, а давно исчез куда-то,

Не потому, что вырубленный сквер

Зашелестит опять, ведь это чудно,

Не потому, что мальчик-пионер

Тебя смутит – узнать его нетрудно,

Не потому, что праздничный портрет:

Усы, мундир, погоны на мундире,

Два этажа собою занял, свет

Затмив кому-то на три дня в квартире,

А потому, что все, почти что все,

Идущие по делу и без дела

В загадочности взрослой и красе

Лениво, быстро, робко или смело

В привычной для проспекта полумгле,

Он узок, как гранитное ущелье, —

Их никого нет больше на земле,

Нет никого, какое ж тут веселье?

«Питер де Хох оставляет калитку открытой…»

Питер де Хох оставляет калитку открытой,

Чтобы Вермеер прошел в нее следом за ним.

Маленький дворик с кирпичной стеною, увитой

Зеленью, улочка с блеском ее золотым!

Это прием, для того и открыта калитка,

Чтобы почувствовал зритель объем и сквозняк.

Это проникнуть в другое пространство попытка, —

Искусствовед бы сказал приблизительно так.

Виден насквозь этот мир – и поэтому странен,

Источник