и говоришь что нибудь говоришь
Поиск ответа
| Вопрос № 308518 |
Здравствуйте, скажите, пожалуйста, нужна ли запятая перед как в таких выражениях: пиши как слышишь, пишите как говорите? И какое правило здесь применимо? Спасибо!
Ответ справочной службы русского языка
Обороты как слышишь и как говоришь по форме представляют собой неполные придаточные предложения. В составе сложного предложения придаточные обособляются. Подобные части не обособляются, если образуют цельные по смыслу выражения, то есть выражения, эквивалентные члену предложения (ср.: найду чем заняться = найду дело, сделать как следует = сделать хорошо, приходить когда вздумается = приходить в любое время). В справочниках по пунктуации обороты как слышишь и как говоришь в ряду цельных выражений не упоминаются и на письме обычно обособляются. Однако можно предположить, что в контексте у них появится фразеологически связанное значение, при котором обособление будет не нужно, например: Девочка талантлива, пишет как говорит (то есть пишет легко, свободно).
Ответ справочной службы русского языка
Поставленные Вами запятые нужны.
Ответ справочной службы русского языка
Здравствуйте! Проконсультируйте, пожалуйста, по поводу пунктуации в следующем предложении: И когда я тебе сказал: «Давай увидимся», ты говоришь : «Нет, не надо». Корректна ли расстановка двоеточий и кавычек? Спасибо!
Ответ справочной службы русского языка
Ответ справочной службы русского языка
Ответ справочной службы русского языка
Вопрос и правда не вполне соответствует «справочному» жанру. Ответу на него может быть посвящена целая лекция, или статья, или даже книга. Постараемся уложиться в несколько абзацев.
Сегодня многие полагают, что иностранные слова угрожают языку и, чтобы сохранить его, надо запретить заимствования. На самом деле, если мы запретим иностранные слова, мы просто-напросто остановим развитие языка. И вот тогда-то есть угроза, что мы начнем говорить на другом языке (например, на том же английском), ведь русский язык в этом случае не позволит нам выражать наши мысли полно и подробно. Иными словами, запрет на употребление иностранных слов ведет не к сохранению, а к уничтожению языка.
Скажите пожалуйста, от чего зависит пунктуация в предложении:
Ах ты подлец!
Ответ справочной службы русского языка
Запятая факультативна. В примерах из современной литературы она чаще не ставится.
Ответ справочной службы русского языка
Ответ справочной службы русского языка
Как правильно употреблять местоимения в творительном падеже без предлога?
«Пользуешься им» или «пользуешься ним», » говоришь ей» или » говоришь ней»?
Ответ справочной службы русского языка
Правильно: пользуешься им, говоришь ей. Формы косвенных падежных форм местоимений он, она, оно, они с начальным Н употребляются после форм сравнительной степени прилагательных и наречий (факультативно), напр.: лучше него и лучше его, а также после предлогов (после некоторых предлогов начальный Н обязателен, после некоторых факультативен). См. подробнее в «Письмовнике».
Здравствуйте, подскажите, правильно ли расставлены знаки препинания:
Ответ справочной службы русского языка
Знаки препинания расставлены верно.
Ответ справочной службы русского языка
Здесь нет стилистической погрешности.
Здравствуйте! Ответ нужен очень срочно.
Нужно ли заключать «спасибо» в кавычки? Почему?
Всегда спасибо говоришь
И за порядком ты следишь.
За теплоту, понимание
Скажет спасибо весь класс!
Ответ справочной службы русского языка
Ты говоришь у тебя нет того, что нужно, чтобы стать пилотом, а у Амано, значит, есть?
Скажите, пожалуйста, нужна ли запятая после » говоришь «?
Ответ справочной службы русского языка
Здравствуйте! Скажите пожалуйста,где правильно ставить ударение в словах «выскоро говоришь » и «перескоро говоришь «?
Ответ справочной службы русского языка
Говори со мной
Говори со мной. Просто о чем-нибудь говори. Надоели уже без конца декабри… фонари…
Говори, что готовишь сейчас для меня побег, что так быстро и скоро не взять нам двоим разбег,
и что ночью, под жар поцелуев в виски выпал поздний январский снег…
Говори невпопад, что идем мы с тобой на пикет, что заметил недавно родинку у меня на щеке,
и что ты давно научиться хотел каяться, в том, что мир без меня начинает седеть и стариться:
просто невыносимо думать, что нам от него останется, если жизнь без меня – всего лишь за рубль брикет.
Говори, говори, что боишься, не спится, когда болею, и что будешь всегда для меня молодым «старлеем»,
с поцелуями слаще любой сладковатой ваты, в сером свитере, немного потертом и смятом,
и что в нашем доме всегда, как когда-то будет пахнуть паста под Совиньен,
ароматное свежестиранное белье, и что мне будет вечно понятно сбитое дыханье твое…
Говори, говори мне о том, что уже не с руки скрывать…
Устилая по тысяче раз за пять суток кровать, говори, что ты хочешь меня – каждый день и до дна, что у нас по нутру непонятная гложет война,
и что вовсе уже не твоя и моя вина, что ты будишь меня по ночам обреченно и часто,
и целуешь мне складочки пальцев и кожу запястья…
а потом
тишина…
тишина…
тишина…
Поздней ночью… горящие свечи… эфира пары…
Говори, говори мне, о чем-нибудь говори!
Что лишь мною пропахли твои свитера… Горячи и слепы наши зимние вечера…
Что следы моих губ оставляют мороз на коже… Что дыханье твое обжигает меня до дрожи…
И давно уже просто не может, никто не может так нелепо счастливо шептать по ночам твое имя …
Говори…Закричи, что не хочешь делить с другими мои
вены,
глаза,
голоса
и ключиц изгибы…
А я буду бессильно похожа на омут, на рыбу, в берегах, где палящее солнце ревнует вода, чуть дыша, со слезами шептать тебе:
да,
да,
да…
Говори со мной … Просто о чем-нибудь говори…
Говори, что мой голос течет у тебя в крови.
А в моих волосах заблудились молчания пальцы – только сердце стучит, что так хочет оно остаться…
Говори, говори мне, что мы не хотим сдаваться.
Убегать,
улетать,
укрываться
и расставаться…
И, как воры, с рассветом, на скорую одеваться, поцелуями укрывая друг другу щеки…
Говори, что не стану опять без тебя одинокой, что вовеки уже не сорвусь с нашей общей блесны, что с тобой мне не будут и тесные хаты тесны.
И что ты сбережешь мои самые лучшие сны до весны…
Говори… Говори мне… О чем-нибудь говори…
Обо мне,
о тебе,
о разлуке
и о любви…
Осторожный рассвет прикасается тенью к крыше…
Прошепчи… Прошепчи мне…Пожалуйста…
Тише… тише…
Даже если я сплю, я услышу…
Я все услышу…
Говори, что думаешь и думай, что говоришь
Вспомнилась замечательная фраза из фильма: «Говори, что думаешь, и думай, что говоришь!»
Если бы мы жили согласно этому принципу, было бы намного легче во всех отношениях.
Жила с нами в одном подъезде бабуля, которая любила всегда говорить правду. Одной скажет: «Что вырядилась в эти штаны? Ноги то кривые, и ляжки какие жирные! Постеснялась бы!», другого соседа все время направляла лечиться к наркологу. А отведав пирожка, которым ее угостила молодая соседка, всем рассказывала, что Танька и готовить то не умеет. Кто ж ее замуж возьмет?
Еще довелось работать с одной сотрудницей – любительницей правды. Правду говорила по любому поводу, даже если ее мнение было не интересно:
— Прическа у тебя сегодня, как будто на сеновале спала!
— Ну ты выглядишь сегодня! Мешки под глазами, как с перепою!
— Слушай, а ты так разжирела!
— А платье это тебя так уродует. Полоска ужасная. И ты в нем такая толстая!
— Ты так постарела. Смотри морщин сколько!
Все это говорилось между делом, когда к ней подходили поставить подпись на документе. После сказанного комплимента она оставалась довольная собой, а человек уходил, едва сдерживая слезы.
А бывший начальник вообще перлы ронял в адрес женщин: «Голова, говорите, болит? Так нечему же там болеть. Там ведь кость!» или вот еще: «Курица – не птица, женщина – не человек!» Сотрудники были в шоке от его высказываний.
Вспомните, не случалось ли вам слышать бестактные вопросы:
— Что-то ты так похудел? Надо анализы сдать, кровь проверить. А то вот Петрович вот так худел, худел и…;
— Слушай, Мариночка, а сколько тебе лет? 30? Так давно уже пора ребеночка завести;
— Игорь! А почему ты не пьешь? У нас говорят: «Кто не пьет, тот либо больной, либо большая падлюка!;
— Сыночек твой совсем не развивается. Два года уже, а не разговаривает! Надо бы к психологу показать!
— Когда же ты все-таки замуж выйдешь?
— А чего это вы мясо не едите? А вы знаете, что вегетарианство вредно?
— А сколько ты получаешь?
— Ты смотри, Ирочка, не шути с этой болячкой! Срочно ложись на операцию. Мать то твоя умерла от рака. Это же наследственность проявляется. А от нее никуда не денешься!
— А сколько стоит твоя шубка?
— А какая пенсия у твоего мужа?
Список бестактных вопросов можно продолжать до бесконечности. Выходит, что бестактность, или так называемая простота – это уже наша национальная гордость! Мы – люди простые, правдолюбивые, умеем сказать правду в глаза, особенно, если об этом нас не просят!
Вот и задумываешься над словами: «Говори, что думаешь, и думай, что говоришь!»
Да, говорить правду очень важно, но пусть тот, кому это хочется сделать, говорит исключительно о себе! Потому что о других он правду не знает и не может знать. Прежде, чем осудить другого, чтобы понять этого человека, нужно пройти его дорогой от начала и до конца.
И не нужно копаться в чужих жизнях и решать вместо Бога, кто и что заслужил. Ведь часто говорим: «Ах, какая женщина хорошая была! И совсем молодая умерла. Бог несправедлив. Забирает к себе хороших, а плохие живут». Мы судим о человеке, который ушел в другое измерение по его внешней оболочке, не зная о том, какими мыслями он был наполнен внутри. И при этом ропщем на Бога.
Всегда нужно помнить о том, что своей никому не нужной правдой мы разрушаем отношения, ухудшаем жизнь другим и себе. Ведь то, что мы видим в других, на самом деле есть в нас!
А еще иногда вспоминать о том, что свобода размахивать руками заканчивается возле чужого носа. И еще о том, что со своим уставом в чужой монастырь не ходят!
Вывод:
Не позволяйте людям, независимо от степени вашего родства, своими бестактными вопросами отравлять вашу жизнь, нагло вторгаться в ваше личное психологическое пространство! Оберегайте его всеми силами!
Онлайн чтение книги Диалоги
XIII. ИОН
Сократ, Ион
Сократ. Разве эпидаврийцы устраивают в честь этого бога и состязания рапсодов?
Ион. Как же! Да и в других мусических искусствах там состязаются.
Сократ. Что же, и мы выступали на состязании? И как ты выступил?
Ион. Мы [3] Примечательно, что Ион говорит о себе торжественно – во множественном числе, а Сократ иронически поддерживает самомнение рапсода. получили первую награду, Сократ.
Ион. Так и будет, если бог захочет.
Сократ. Да, Ион, часто я завидовал вашему искусству… Оно всегда требует, чтобы вы выглядели как можно красивее и были в нарядном уборе, вместе с тем вам необходимо заниматься многими отличными поэтами,
и прежде всех – Гомером, самым лучшим и божественным из поэтов, и постигать его замысел, а не только заучивать стихи. Как вам не позавидовать! Ведь нельзя стать хорошим рапсодом, не вникая в то, что говорит поэт; рапсод должен стать для слушателей истолкователем замысла поэта, а справиться с этим тому, кто не знает, что говорит поэт, невозможно. Тут есть чему позавидовать!
Сократ. Это хорошо. Ион; ты, верно, не откажешься сообщить их мне.
Ион. Да, Сократ, действительно стоит послушать, в какой прекрасный убор я одеваю Гомера: по-моему, я достоин того, чтобы гомериды [6] Гомериды – рапсоды, знатоки, хранители и распространители поэм Гомера на о. Хиос, считавшиеся, по преданию, его потомками. Сведения о них имеются у Страбона (География XIV I, 35 // Пер. Стратановского. М., 1964) со ссылкой на Пиндара (Немейская ода II 1). Здесь скорее всего имеются в виду вообще почитатели Гомера. увенчали меня золотым венком.
Ион. Нет, только в Гомере; мне кажется, и этого достаточно.
Сократ. А есть ли что-нибудь такое, о чем и Гомер и Гесиод оба говорят одно и то же?
Ион. Я думаю, есть, и даже многое.
Сократ. И то, что об этом говорит Гомер, ты лучше истолковал бы, чем то, что говорит Гесиод?
Ион. Если они говорят одно и то же, то и я, Сократ, истолковал бы это одинаково.
Сократ. А то, о чем они говорят по-разному? Например, о прорицании говорят ли что-нибудь и Гомер и Гесиод?
Ион. Конечно.
Сократ. Так что же? Кто истолковал бы лучше сходство и различие в том, что оба поэта говорили о прорицании – ты или кто-нибудь из хороших прорицателей?
Ион. Кто-нибудь из прорицателей.
Сократ. А если бы ты был прорицателем, разве ты не мог бы толковать и то, что сказано ими по-разному, раз уж ты умеешь истолковывать сказанное одинаково?
Ион. Ясно, что так.
Сократ. Как же это ты силен в том, что касается Гомера, а в том, что касается Гесиода и остальных поэтов, не силен? Разве Гомер говорит не о том же, о чем все остальные поэты? Разве он не рассказывает большею частью о войне и отношениях людей, хороших и плохих, простых и умудренных в чем-нибудь; о богах, как они общаются друг с другом и с людьми; о том, что творится на небе и в Аиде, и о происхождении богов и героев? Не это ли составляет предмет поэзии Гомера?
Ион. Ты прав, Сократ.
Сократ. А что ж остальные поэты? Разве они говорят не о том же самом?
Ион. Да, Сократ, но их творчество не такое, как у Гомера.
Сократ. Что же? Хуже?
Ион. Да, гораздо хуже.
Сократ. А Гомер лучше?
Ион. Конечно, лучше, клянусь Зевсом.
Сократ. Не правда ли, милый Ион, когда, например, о числе станут говорить многие, а один будет говорить лучше всех, то ведь кто-нибудь отличит хорошо говорящего?
Ион. Я полагаю.
Сократ. Будет ли это тот же самый, кто отличит и говорящих плохо, или другой человек?
Ион. Конечно, тот же самый.
Сократ. Не тот ли это, кто владеет искусством арифметики?
Ион. Да.
Сократ. А если многие станут обсуждать, какая пища полезна, и кто-нибудь из них будет говорить получше, то отличить говорящего лучше всех может один человек, а говорящего хуже всех – другой, или один и тот же человек отличит обоих?
Ион. Конечно, один и тот же; это ясно.
Сократ. Кто же он? Как его назвать?
Ион. Это врач.
Сократ. Итак, скажем вообще: если многие говорят об одном и том же, то всегда один и тот же человек отличит, кто говорит хорошо, а кто плохо; а тот, кто не отличит говорящего плохо, не отличит, ясное дело, и говорящего хорошо, раз они говорят об одном и том же.
Ион. Да, это так.
Сократ. Значит, один и тот же человек способен судить о них обоих?
Ион. Да.
Сократ. Ты говоришь, что и Гомер, и остальные поэты, в том числе и Гесиод и Архилох, говорят хотя и об одном, но не одинаково: Гомер хорошо, а те хуже.
Ион. Да, и я прав.
Сократ. Но если ты отличаешь говорящих хорошо, то отличил бы и говорящих хуже, то есть мог бы узнать, что они хуже говорят.
Ион. Само собой разумеется.
Сократ. Значит, дорогой мой, мы не ошибемся, если скажем, что Ион одинаково силен и в Гомере, и в остальных поэтах, раз он сам соглашается, что один и тот же человек может быть хорошим судьей всех, кто говорит об одном и том же; а ведь чуть ли не все поэты воспевают одно и то же.
Ион. В чем же причина, Сократ, что когда кто-нибудь говорит о другом поэте, я не обращаю внимания и не в силах добавить ничего стоящего, а попросту дремлю, между тем, лишь только кто упомянет о Гомере, я тотчас просыпаюсь, становлюсь внимателен и нисколько не затрудняюсь, что сказать?
Ион. Да.
Сократ. А если взять любое другое искусство в его целом, то разве не один и тот же способ рассмотрения применим и ко всем искусствам? Хочешь послушать, как я это понимаю, Ион?
Ион. Очень хочу, Сократ, клянусь Зевсом; мне приятно слушать вас, мудрецов.
Сократ. Хотелось бы мне, Ион, чтобы ты был прав; но мудрецы-то скорее вы, рапсоды, актеры и те, чьи творения вы поете, а я всего только говорю правду, как и следует заурядному человеку.
Посмотри, о каком пустяке я теперь спросил тебя: всякий может легко и просто понять мои слова, что рассмотрение останется тем же, если взять искусство в целом. В самом деле, разберем последовательно. Существует ли, например, искусство живописи как целое?
Ион. Да.
Сократ. И много было и есть художников, хороших и плохих?
Ион. Совершенно верно.
Ион. Нет, клянусь Зевсом, я не видал такого человека.
Ион. Нет, клянусь Зевсом, я не видывал такого.
Ион. Мне нечего возразить на это, Сократ. Я только уверен, что о Гомере я говорю лучше всех и при этом бываю находчив; и все другие подтверждают, что о Гомере я хорошо говорю, а об остальных нет. Вот и пойми, в чем тут дело.
но и сообщает им такую силу, что они, в свою очередь, могут делать то же самое, что и камень, то есть притягивать другие кольца, так что иногда получается очень длинная цепь из кусочков железа и колец, висящих одно за другим; у них у всех сила зависит от того камня.
Поэты, творя, говорят много прекрасного о различных предметах, как ты о Гомере, не от умения, а по божественному наитию, и каждый может хорошо творить только то, на что его подвигнула Муза, – один – дифирамбы, другой – энкомии, третий – ипорхемы, этот – эпические поэмы, тот – ямбы [17] Дифирамб – гимн в честь Диониса. Слово догреческого происхождения. Сам Дионис тоже именовался Дифирамбом. Энкомий – хвалебная песнь (см.: Менексен, преамбула). Ипорхема (гипорхема) – песнь в соединении с пляской. Ямбы – разновидность декламационной лирики с чередованием краткого и долгого слова в двухсложной стопе (U —), по содержанию большей частью сатирические. ; во всем же прочем каждый из них слаб. Ведь не от уменья они Это говорят, а от божественной силы: если бы они благодаря уменью могли хорошо говорить об одном, то могли бы говорить и обо всем прочем;
потому-то бог и отнимает у них рассудок и делает их своими слугами, вещателями и божественными прорицателями, чтобы мы, слушатели, знали, что это не они, у кого и рассудка-то нет, говорят такие ценные вещи, а говорит сам бог и через них подает нам голос.
Тут, по-моему, бог яснее ясного показал нам все, чтобы мы не сомневались, что не человеческие эти прекрасные творения и не людям они принадлежат, но что они – божественны и принадлежат богам, поэты же – не что иное, как передатчики богов, одержимые каждый тем богом, который им овладеет.
Чтобы доказать это, бог нарочно пропел прекраснейшую песнь устами слабейшего поэта. Разве я, по-твоему, не прав, Ион?
Ион. По-моему, ты прав, клянусь Зевсом; твои речи захватывают мою душу, Сократ, и мне кажется, что хорошие поэты под божественным наитием передают нам это от богов.
Сократ. А вы, рапсоды, в свою очередь передаете творения поэтов?
Ион. И в этом ты прав.
Сократ. Стало быть, вы оказываетесь передатчиками передатчиков?
Ион. Совершенно верно.
Сократ. Скажи мне вот что, Ион, не скрывай от меня того, о чем я тебя спрошу. Всякий раз как тебе удается исполнение эпоса и ты особенно поражаешь зрителей, когда поешь, как Одиссей вскакивает на порог, открываясь женихам, и высыпает себе под ноги стрелы, или как Ахилл ринулся на Гектора [19] См.: Гомер. Од. XXII 1-4:
Сбросил с тела тогда Одиссей многоумный лохмотья.
С гладким луком в руках и с колчаном, набитым стрелами,
Быстро вскочил на высокий порог, пред ногами на землю
Высыпал острые стрелы и так к женихам обратился.
Так рассуждал он и ждал. Ахиллес подошел к нему близко,
Грозный, как бог Эниалий, боец, потрясающий шлемом…
Ион. Как наглядно подтвердил ты свои слова, Сократ! Отвечу тебе, не таясь. Когда я исполняю что-нибудь жалостное, у меня глаза полны слез, а когда страшное и грозное – волосы становятся дыбом от страха и сердце сильно бьется.
Сократ. Что же, Ион? Скажем ли мы, что находится в Здравом рассудке тот человек, который, нарядившись в расцвеченные одежды и надев золотой венец, станет плакать среди жертвоприношений и празднеств, ничего не потеряв из своего убранства, или будет испытывать страх, находясь среди более чем двадцати тысяч дружественно расположенных людей, когда никто его не грабит и не обижает?
Ион. Клянусь Звсом, Сократ, такой человек, по правде сказать, совсем не в здравом рассудке.
Сократ. Знаешь ли ты, что вы доводите до того же состояния [21] Ксенофонт в «Пире» (III 11) упоминает об актере Каллипиде, «который страшно важничает тем, что может многих доводить до слез». и многих из зрителей?
Ион. Знаю, и очень хорошо: я каждый раз вижу сверху, с возвышения, как слушатели плачут и испуганно глядят и поражаются, когда я говорю. Ведь мне необходимо очень внимательно следить за ними: если я заставлю их плакать, то сам буду смеяться, получая деньги, а если заставлю смеяться, сам буду плакать, лишившись денег.
Сократ. Теперь ты понимаешь, что такой зритель – последнее из тех звеньев, которые, как я говорил, получают одно от другого силу под воздействием гераклейского камня. Среднее звено – это ты, рапсод и актер, первое – это сам поэт, а бог через вас всех влечет душу человека куда захочет, сообщая силу через одного другому. И тянется, как от того камня, длинная цепь хоревтов [22] Хоревт – участник хора. и учителей с их помощниками: они держатся сбоку на звеньях, соединенных с Музой.
И один поэт зависит от одной Музы, другой – от другой. Мы обозначаем это словом «одержим», и это почти то же самое: ведь Муза держит его. А от этих первых звеньев – поэтов, зависят другие вдохновленные: один от Орфея, другой от Мусея [23] Мусей – мифический поэт и прорицатель, ученик Орфея. О Мусее см. у Геродота (VIII 6 и 96) и Платона (Государство II 363с). Мусею приписывались поэмы «Евмолпия», «Теогония» и др. ; большинство же одержимы Гомером, или Гомер держит их. Один из них – ты, Ион, и Гомер держит тебя.
Ведь то, что ты говоришь о Гомере, все это не от уменья и знания, а от божественного определения я одержимости; как корибанты чутко внемлют только напеву, исходящему от того бога, которым они одержимы, и для этого напева у них достаточно и телодвижений и слов, о других же они и не помышляют, так и ты, Ион, когда кто-нибудь вспомнит о Гомере, знаешь, что сказать, а в остальных поэтах затрудняешься.
И причина того, о чем ты меня спрашиваешь – почему ты о Гомере Знаешь, а об остальных нет, – причина здесь та, что не выучкой, а божественным определением ты – искусный хвалитель Гомера.
Ион. Хорошо говоришь ты, Сократ; а все же я удивился бы, если бы тебе удалось убедить меня, что я восхваляю Гомера в состоянии одержимости и исступленности. Я думаю, что и тебе не казалось бы так, если бы ты послушал, как я говорю о Гомере.
Ион. Будь уверен, Сократ, что обо всем без исключения.
Сократ. Но ведь не о том же, чего ты, паче чаяния, не знаешь, хотя Гомер об этом и упоминает?
Ион. О чем же это Гомер говорит, а я не знаю?
Сократ. Гомер часто и много говорит о различных искусствах, например, об управлении колесницей, – сейчас скажу тебе, если вспомню место.
Ион. Да я сам скажу, я помню.
Сократ. Так скажи мне, что говорит Нестор своему сыну Антилоху, советуя ему быть осторожным на поворотах при состязании колесниц на тризне Патрокла.
Ион. «Сам же», – говорит Нестор, —
крепко держась в колеснице красивосплетенной,
Влево легко наклонись, а коня, что под правой рукою,
Криком гони и бичом и бразды попусти совершенно,
Левый же конь твой пускай подле самой меты обогнется
Так, чтоб казалось, поверхность ее колесо очертило
Сократ. Достаточно. Вот здесь, Ион, кто лучше мог бы судить, правильно ли говорит Гомер или нет – врач или возничий?
Ион. Конечно, возничий.
Сократ. Потому ли, что владеет этим искусством, или по другой причине?
Ион. Нет, именно благодаря своему искусству.
Сократ. И каждому искусству дано от бога ведать одним каким-нибудь делом? Ведь то, что мы узнаём, овладев искусством кормчего, мы не можем узнать, освоив искусство врача.
Ион. Конечно, нет.
Сократ. И, овладев искусством строителя, – то, что узнаём, освоив искусство врача?
Ион. Конечно, нет.
Сократ. Не так ли и во всех искусствах: что мы узнаем, изучив одно искусство, того мы не узнаем, изучив другое? Но сначала скажи мне вот что: не называешь ли ты одно искусство так, а другое иначе?
Ион. Да.
Сократ. И я, замечая, что одно искусство есть знание одних вещей, а другое – других, называю одно так, а другое иначе; так же поступаешь и ты?
Ион. Да.
Сократ. Ведь если бы и то и другое искусство было знанием одних и тех же вещей, то зачем стали бы мы называть одно так, а другое – иначе, раз одно и то же можно было бы узнать, овладев любым из двух. Вот, например, я знаю, что здесь пять пальцев, и ты знаешь то же самое, что и я; и если бы я тебя спросил, не с помощью ли одного искусства – искусства счисления – познаём одно и то же и я и ты или с помощью разных искусств, ты, конечно, сказал бы, что с помощью одного и того же.
Ион. Да.
Сократ. Вот теперь скажи мне то, о чем я хотел спросить: думаешь ли ты, что так бывает во всех искусствах и что, изучая одно искусство, познаешь одно, а изучая другое – познаешь уже не то же самое, а нечто совсем иное, если, конечно, само искусство другое.
Ион. Я думаю, что так, Сократ.
Сократ. А кто не овладеет каким-либо искусством, тот не способен будет хорошо знать то, что говорится или делается согласно этому искусству, не правда ли?
Ион. Правда твоя.
Сократ. А кто лучше знает, правильно ли говорит Гомер в тех стихах, которые ты привел, – ты или возничий?
Ион. Возничий.
Сократ. Ведь ты – рапсод, а не возничий.
Ион. Да.
Сократ. А искусство рапсода – иное по сравнению с искусством возничего?
Ион. Да.
Сократ. И раз оно иное, то оно есть знание иных вещей?
Ион. Да. Сократ. Ну, а когда Гомер говорит, как Гекамеда, наложница Нестора, дает раненому Махаону питье, приблизительно в таких словах: …растворила
Смесь на вине прамнийском, натерла козьего сыра
то, чтобы узнать, правильно ли говорит Гомер или нет, требуется врачебное искусство или искусство рапсода?
Ион. Врачебное.
Сократ. А когда Гомер говорит:
Быстро в пучину Ирида, подобно свинцу, погрузилась,
Ежели он, прикрепленный под рогом вола стенового,
то как мы ответим на вопрос, чье искусство – рыболова или рапсода – скорее разберет, что он говорит, и правильно ли?
Ион. Ясно, Сократ, что искусство рыболова.
Сократ. Посмотри же: если бы ты, задавая мне вопрос, сказал: «Раз ты, Сократ, находишь у Гомера то, что подлежит ведению каждого из искусств, то найди мне и для прорицателя и его искусства что-нибудь такое,
о чем ему надлежит судить, хорошо или плохо это сочинено», – посмотри, как легко и правильно я тебе отвечу. Часто Гомер говорит это и в «Одиссее», – например, то, что говорит женихам гадатель из рода Мелампа, Феоклимен:
Вы, злополучные, горе вам, горе! Невидимы стали
Головы ваши во мгле, и невидимы ваши колена;
Слышен мне стон ваш, слезами обрызганы ваши ланиты;
И привиденьями, в бездну Эреба бегущими, полны
Сени и двор, и на солнце небесное, вижу я, всходит
часто и в «Илиаде», например, в «Сражении у стен»; ведь и там Гомер говорит:
Ров перейти им пылавшим явилася вещая птица,
Свыше летящий орел, рассекающий воинство слева,
Мчащий в когтях обагренного кровью огромного змея:
Жив еще был он, крутился и брани еще не оставил;
Взвившись назад, своего похитителя около выи
В грудь уязвил, и, растерзанный болью, на землю добычу,
Змея, отбросил орел, уронил посреди ополченья,
Вот это, скажу я, и тому подобное подлежит рассмотрению и суждению прорицателя.
Ион. И ты будешь прав, Сократ.
Сократ. Да и ты прав, Ион, говоря об этом. Ну-ка, теперь и ты выбери мне, как я тебе выбрал из «Одиссеи» и из «Илиады» то, что относится к прорицателю, к врачу и к рыболову, – так и ты, Ион, выбери мне – ты же и опытнее в Гомере, – чту относится к рапсоду и к его искусству и что подлежит рассмотрению и суждению рапсода предпочтительно пред всеми другими людьми.
Ион. Я утверждаю, Сократ, что решительно всё.
Сократ. Нет, не это ты утверждаешь, Ион, будто решительно всё, неужто ты так забывчив? А не следовало бы рапсоду быть забывчивым.
Ион. Что же я забыл?
Сократ. Не помнишь разве, как ты говорил, что искусство рапсода – иное по сравнению с искусством возничего?
Ион. Помню.
Сократ. И ты соглашался, что раз оно иное, то иной будет и область его ведения?
Ион. Да.
Сократ. Значит, по твоим же собственным словам, уже не все будет входить в ведение рапсода и его искусства.
Ион. Кроме, пожалуй, вот таких вещей, Сократ.
Сократ. Под «такими вещами» ты понимаешь, видимо, то, что относится к другим искусствам; но если не все, то что же именно будет в ведении рапсода?
Ион. По-моему, в его ведении будет то, какие речи приличны мужчине и какие – женщине, какие – рабу, а какие – свободному, какие – подчиненному, а какие – начальствующему.
Сократ. А какие распоряжения надо сделать, если в море корабль застигнут бурей, по-твоему, рапсод будет знать лучше, чем кормчий?
Ион. Нет, это лучше знает кормчий.
Сократ. Или как надо распорядиться в случае болезни, рапсод будет знать лучше, чем врач?
Ион. Нет.
Сократ. Но, по-твоему, ты знаешь, как должен говорить раб?
Ион. Да.
Сократ. Например, что должен сказать раб-волопас, укрощающий взбесившихся быков, по-твоему, будет лучше знать рапсод, а не волопас?
Ион. Нет, конечно.
Сократ. Или то, что должна сказать женщина-пряха, прядущая шерсть?
Ион. Нет.
Сократ. А может быть, рапсод будет знать, что должен сказать военачальник, ободряя воинов?
Ион. Да, вот это рапсод будет знать.
Сократ. Что же, искусство рапсода – это искусство военачальника?
Ион. Я-то, по крайней мере, знал бы, какие речи подобают военачальнику.
Сократ. Потому что ты. вероятно, и в искусстве военачальника сведущ, Ион. А если бы, например, ты одновременно и умел играть на кифаре и был бы наездником, а значит распознавал бы хорошо и дурно выезженных коней, и я бы спросил тебя: благодаря какому же искусству ты, Ион, распознаёшь хорошо выезженных коней? Тому же самому, благодаря которому ты стал наездником, или тому, благодаря которому играешь на кифаре, что ответил бы ты мне?
Ион. Благодаря тому же искусству, с помощью которого я стал наездником, сказал бы я.
Сократ. И если бы ты отличал, кто хорошо играет на кифаре, ты согласился бы, что делаешь это при помощи того искусства, благодаря которому ты – кифарист, а не благодаря тому, что ты – наездник?
Ион. Да.
Сократ. А если ты знаешь толк в воинском деле, то при помощи ли того искусства, благодаря которому ты сведущий военачальник, или из-за того, что ты хороший рапсод?
Ион. По-моему, это совершенно безразлично.
Сократ. Как? Ты говоришь, что это совершенно безразлично? Искусство рапсода и искусство военачальника – одно искусство или два? Что ты скажешь?
Ион. По-моему, одно.
Сократ. Значит, кто хороший рапсод, тот, оказывается, и хороший военачальник?
Ион. Непременно, Сократ.
Сократ. И оказывается, кто хороший военачальник, тот и хороший рапсод?
Ион. Этого-то я не думаю.
Сократ. Но кто хороший рапсод, тот, по-твоему, и хороший военачальник?
Ион. Конечно.
Сократ. Не лучший ли ты рапсод, чем любой из греков?
Ион. И намного, Сократ.
Сократ. Так ты и военачальник, Ион, лучший среди греков?
Ион. Будь уверен в этом, Сократ; а научился я этому из произведений Гомера.
Сократ. Ради богов, Ион, почему же в таком случае ты, лучший военачальник и лучший рапсод из греков, только поешь, разъезжая среди греков, а не начальствуешь над войском? Неужели ты думаешь, что рапсод, увенчанный золотым венком, очень нужен грекам, а военачальник – не нужен?
Ион. Наш город, Сократ, находится под вашей властью и военным начальствованием и поэтому вовсе не нуждается в военачальнике, а ваш город и город лакедемонян не выберут меня военачальником: вы ведь считаете, что и сами справитесь.
Сократ. Дорогой Ион, не знаешь ли ты Аполлодора из Кизика?
Ион. Какого это?
Если ты искусен – о чем я только что говорил, – то ты обманываешь меня, не сдержав обещания показать это на Гомере, и поступаешь несправедливо; если же ты не искусен и, ничего не зная по Гомеру, но одержимый божественным наитием, высказываешь об этом поэте много прекрасного, как я уже о тебе говорил, то ты ни в чем не виноват. Итак, вот тебе на выбор: кем ты хочешь у нас прослыть – несправедливым человеком или божественным?
Ион. Большая разница, Сократ: ведь гораздо прекраснее прослыть божественным.
Сократ. Так это – нечто более прекрасное – и останется у нас за тобой, Ион; ты – божественный, а не искусный хвалитель Гомера.