жалко что ментов мало убивают
— Устрой истерику, ничего не говори и не подписывай.
Две СМСки (исходящая и входящая) на телефоне 22-х летней девушки насмерть сбившей сотрудника ГИБДД после распития 6 литров пива на двоих с подругой.
В последний апрельский вечер экипаж Дмитрия Чулкова работал на улице Ипподромской. Скоростная магистраль требует постоянного присутствия сотрудников ГАИ, поскольку даже разрешенные «80 километров в час» отдельных новосибирских водителей не устраивают.
Около 23 часов инспектора остановили «Dodgе», пригласили водителя в патрульную машину для проверки документов. Почти следом Дмитрий взмахнул жезлом водителю «Subaru». Вторая иномарка прижалась к обочине, и инспектор направился к ней.
— Я уже сидел в патрульной машине, — рассказывает Евгений Тимофеев, водитель «американца». – Сильный гул заставил меня взглянуть на дорогу. Мимо пронеслась красная «Toyota» и задела мою машину. Отлетело боковое зеркало.
Водитель даже не притормозил, следом на полной скорости иномарка сбила инспектора, который шел ко второй машине. Вот здесь «Toyota» притормозила, а потом вновь стала набирать скорость.
Другой инспектор ГАИ и водитель «Доджа», сидевшие в патрульной машине бросились к лежащему на асфальте Дмитрию. Однако помочь милиционеру они уже не могли.
Через десять метров «Тойота» остановилась сама. Судя по всему, через разбитое лобовое стекло водитель уже не видел дороги.
Проведенная экспертиза показала троекратное превышение допустимой нормы алкоголя у девушки. Сотрудники милиции выяснили: незадолго до случившегося задержанная и ее подруга выпили шесть литров пива, а затем поехали «прокатиться по вечернему городу».
Дальнейшее поведение молодой автолюбительницы (она и водительское удостоверение получила только летом прошлого года, но уже успела стать злостной нарушительницей правил движения) вполне походит на выполнение «рекомендации» из SMS-сообщения.
Несколько часов кряду девушка сокрушалась по оторванному зеркалу ее «маленькой машинки», смятому капоту и едва не рассыпавшемуся стеклу, по изъятому сотрудниками милиции мобильному телефону…
— Больше всего шокирует ее реакция на случившееся, — говорит начальник областного Управления ГИБДД Сергей Штельмах. – С каким цинизмом она рассказывает о своей разбитой машине, о том, как будет ругать ее молодой человек, которому она не может позвонить. А ведь это происшествие не просто унесло жизнь одного человека. Несколько литров пива сломали очень много жизней – сломана ее судьба, сломаны жизни детей, оставшихся без отца. К сожалению, я лично не был знаком с Дмитрием, но знаю его как дисциплинированного, ответственного и принципиального инспектора. В милиции он прослужил почти 18 лет, из которых больше четырнадцати посвятил Госавтоинспекции. Участвовал в боевых действиях на Северном Кавказе. У него осталась жена и двое ребятишек, младшему – всего пять лет…
Когда задержанная давала первые показания, на одну из штрафных стоянок эвакуатор доставил еще один изуродованный автомобиль. На трассе в районе Тогучина нетрезвый водитель выехал на встречную полосу и в лобовую врезался в другую иномарку. В аварии погибли два человека, еще пятеро были ранены. Среди них — две девочки чуть старше десяти лет…
До очередного Дня рождения Дмитрий Чулков не дожил 19 дней. В мае ему исполнилось бы 37 лет.
Похоронен Дмитрий 2 мая на Заельцовском кладбище города Новосибирска.
Выражаем соболезнования родным и близким
«Завалил мента — уважуха» Как бывший оперативник угрозыска попал на зону и выстроил отношения с уголовниками
Тюрьмы и колонии — не лучшие места для бывших полицейских и прочих силовиков. Уголовники по понятным причинам испытывают к ним неприязнь, а значит, независимо от статьи обвинения, участь бывших сотрудников на зоне незавидна. В предыдущем материале «Лента.ру» опубликовала рассказ оперативника Наркоконтроля о некоторых особенностях его работы, в частности — о внедрении в преступные группы. Во второй части речь пойдет о том, как складывается жизнь опера, если он сам становится осужденным, а вживание в уголовную среду перестает быть работой и становится жизненной необходимостью. Об этом «Ленте.ру» рассказал бывший оперативник уголовного розыска, который оказался за решеткой.
«Погоны, чины и звания на зоне неважны»
Я до 2013 года работал в угрозыске. Долгое время — по делам об экстремизме, а потом — в отделе по борьбе с разбойными нападениями. Закончилось все достаточно печально: тогда как раз менялась система — милиция в полицию, пошла чистка рядов. Было возбуждено уголовное дело, и я оказался по ту сторону баррикады.
Бывшие сотрудники правоохранительных органов и силовых структур сидят отдельно от других заключенных. Для них есть и колонии общего, и колонии строгого режима. Нам часто говорят: вот вас бы ко всем остальным, посидели бы там. Но, во-первых, нас выводят на прогулки и на следственные действия, где мы все пересекаемся, а во-вторых, есть тюремные больницы или отделения при СИЗО, где вообще все находятся в общей массе, и нет никакой разницы, бээсник (б/с — бывший сотрудник) ты или нет.
Когда меня везли на суд, произошла стычка. Нас выгрузили, один спрашивает меня: мент? И началось: да вы охреневшие, меня твой коллега закрыл. Я ему говорю: к нему и обращайся. Ну схлестнулись, администрация вмешалась.
А в больнице, где я провел год, пока был под следствием, сидел и с ворами, и с убийцами, и с насильниками. Люди разные, и отношение тоже. Были и конфликты. Как-то со мной за один стол сел заключенный — его потом в больничную палату не пускали, потому что сидел с ментом. Такие урковские [«урка» на тюремном жаргоне — вор, бандит] понятия тоже есть, но на самом деле на зоне этого не так много.
Даже бээсники на зоне очень разные. Это и бывшие полицейские, прокуроры, адвокаты, военнослужащие внутренних войск, пограничники и даже обычные наркоманы, которые просто срочную службу в специальных войсках когда-то давно служили, но все равно попали в колонию для бывших сотрудников.
Здесь есть те, у кого девять классов образования и несколько ходок, а есть те, у кого несколько высших. Это может быть следователь — додик в очочках, а может быть амбал пэпээсник, который всю жизнь пьяниц по углам гонял. Конечно, последний будет доминировать в условиях камеры. Погоны, чины и звания на распределение по камерам и тюремную иерархию не влияют никак, зона — неважно, б/с или простая — представляет собой весь срез общества.
Среди силовиков есть те, кто с ума сходит: татуировки бьют, на жаргоне говорят, воровскую идеологию разделяют. Есть те, кто ведет себя как мент: пальцы гнет, нагло заявляет: я служил, вас, таких уродов, сажал. Этого никто не стерпит, такое сразу пресекается. Даже своими.
Все понимают, что находятся в одном положении.
Мне повезло, бычья со мной никогда не было, но со мной сидели «деды». Это люди, у которых по 20-30 лет отсидки, и в этом плане они самая страшная категория — им терять нечего.
Понятно, что ножи и заточки — все это на зоне есть. И это страшно.
Здесь очень помогает авторитет. Я долгое время работал на авторитет. Помогал кому-то, работал санитаром. Как-то за свои деньги мы покупали одному «деду» хрусталик в тюремной больнице. Его перевели в Питер из Краснодара для операции. Ехать месяца два, и это просто пытка: сам переезд, куча транзитных камер изоляторов, — они приезжают измотанные, со вшами, а он еще и слепой.
В больнице не оказалось хрусталика. Значит, его надо обратно посылать, а потом, когда хрусталик появится, снова выписывать сюда. Мы с товарищами договорились, скинулись по паре тысяч и купили хрусталик на свои деньги через родственников.
Кому-то помогал, передавая продукты или сигареты. Общались мы в СИЗО через вентиляцию — встаешь на унитаз и кричишь или «пускаешь коня» [способ передачи запрещенных предметов из камеры в камеру]. Это для меня как сотрудника было вообще дико: высовываешь палку через окно, а из другой камеры выпускают длинную нитку с грузом и раскручивают ее, пока она не зацепится за палку, затем оба ее конца соединяют — и получается «дорога», по которой я посылал другим носки с сигаретами и печеньем.
Однажды я и сам получил «коня» — в три часа ночи мне в носке пришел телефон, и я смог наконец-то звонить домой.
«Золотое правило — отвечать за слова»
Мне кажется, у нас перестали нести ответственность за слова. Таким людям реально надо присесть, потому что зона быстро переучит. Там золотое правило — отвечать за слова.
Ты не должен навяливать [навязывать] свою точку зрения, но и напраслину нельзя позволять. У меня была история, когда бывший военный начал затирать [убеждать], что у него медали, а у меня так — медальки. Я спросил: «А разница? Медаль — это признание. Военный выполнил служебный долг и получил награду — у меня так же». Я гордился своей медалью, я к ней шел. Это до сих пор моя гордость, так что я не мог позволить ему так говорить. Здесь нужно в первую очередь себя уважать.
Тебе не будут предъявлять за твою статью, но могут предъявить за то, как ты себя ведешь. Поступишь не так — можешь упасть туда, откуда уже не подняться.
Денек мы его потерпели, но потом поняли, что нет. Не знаю, по понятиям это или нет, но на другой день я взял его рюкзак, постучал в дверь камеры и выкинул в проход. Сказал, чтобы он выходил. Потом выяснилось, что он и ранее был судим. В людях я все-таки привык не ошибаться.
Был мужик, который сидел лет 20. Каким-то образом вышло, что он забрал банку с консервами у «обиженного», а прикасаться к их вещам нельзя. Его попросили выйти, собрали совет, считать его зашкваренным или нет. Пока разбирались — он жил в коридоре. Хотя тоже обычный мужик, зэк.
«Когда долго сидишь, то пытаешься создать вокруг подобие уюта»
Методов воздействия на заключенных много. Раньше я не думал об этом. И я даже не о физическом насилии — его в последние годы стало меньше. Сотрудники понимают, что каждое утро есть поверка — все выходят с голым торсом. Если есть кто-то побитый — будет разбирательство, потому что и адвокаты приходят, и на суды людей вывозят. Сегодня он отфигачит заключенного, а завтра его, например, к следователю надо везти. Сотрудник ФСИН не всегда может угадать, когда и что будет происходить.
Безопаснее, но так же эффективно оказать психологическое давление. Создать плохие или хорошие условия. У тебя может быть маленькая камера с плохими окнами, холодная, продуваемая, сырая, а может быть светлая и теплая.
Я под следствием был год и восемь месяцев. Надо понимать, когда ты так долго сидишь, то пытаешься создать вокруг подобие уюта, свой микромир — в одном СИЗО мы даже в камере ремонт сделали — покрасили стены и потолок, починили сантехнику. Там все мелочи становятся важны, даже ложка из нержавейки вместо алюминиевой. А как-то я ездил на следственные действия и привез с собой пачку пельменей — надо было видеть лицо молодого парня из нашей камеры, когда мы их сварили и все вместе ели.
И вот представь: ты все устроил, сроднился и сдружился с теми, кто рядом, у вас уже мини-семейка — не зря камеру называют «семейник». Вы распределяете обязанности — кто убирает, кто посуду моет, кто еще что делает, вы составили расписание с передачками.
А потом тебя переводят в другую камеру или другой СИЗО.
Меня много катали за несговорчивость — я отказался подписывать пустой протокол, и зимой на день рождения меня отправили в «Кресты». Если хочешь понюхать тюрьмы — это лучшее место. Душ десять минут в неделю, летом жарко, а зимой спишь в шапке, камера шесть квадратных метров на четверых.
Каждые два дня меня выводили на прогон и искали телефон. Это была своеобразная пресс-хата. Те, кто сидел со мной, никакого воздействия не оказывали, но сотрудники четко поставили задачу испортить нам условия: вспарывали подушки и матрасы, уверяя всех, что у меня есть телефон, шмонали — и так три раза на неделе.
Парни уже говорили: «Слушай, мы понимаем, что тебя сейчас пытаются так сломать, но у нас все налажено было». В итоге меня перевели в другую камеру, а потом в спецблок. Так и катался из камеры в камеру и по разным СИЗО.
Повезет — проведешь время с пользой, оно пролетит как час, а нет — будешь мучиться и часы считать.
Невезение — это не обязательно агрессивный сосед, он может быть просто овощем. Например, у заключенных есть час прогулки: кто-то бегает по кругу, кто-то отжимается, кто-то подтягивается, а кто-то просто тюленем лежит весь день. С душем — один договорится мыться каждый день или в камере что-то вроде душа придумывает — мы тазики организовали, лейки, а другой две-три недели не моется — ему все равно. Посадят к тебе такого овоща — все, в камере напряжение, даже воздух спертый.
«Здесь может оказаться любой»
Не скажу, что после всего этого я обозлился или как-то разочаровался в системе. Свою работу опера угрозыска я люблю до сих пор. Хотя говорят, что милиция уже не та — общественный порядок охраняют вместо того, чтобы преступлениями заниматься, но все равно работать было круто, интересно.
И вот после жизни с корками [служебное удостоверение], когда я был чуть ли не король жизни, — резкий перепад: сначала тюремная жизнь с ее правилами, а потом жизнь после нее, когда ты не только привилегий никаких не имеешь, но еще и ущербный. У меня судимость уже погашена, но это никого не волнует. Ищешь работу, тебя спрашивают: привлекался? Да. Ну, пока. Или спрашивают, глядя в резюме: а что делал эти три года? Говорю, что находился под следствием, не вдаваясь в подробности, но, как правило, и этого достаточно. Всем до фонаря, за что сидел.
Это серьезная школа жизни, которую я все время пытаюсь забыть. К заключенным у меня отношение не поменялось — я всю жизнь с ними общался, понимал и знал их натуру. Но к системе ФСИН — да.
А еще убедился, что в России сидят все — и наркоманы, и главы финансовых корпораций, и сотрудники, и военные — все. С полтычка здесь может оказаться любой. Не люблю формулировку «в нашей стране» — наверное, это есть везде, кроме плюшевых стран вроде Норвегии, но у нас, если ты начнешь слишком принципиально лезть туда, куда тебе не следует, — можешь получить по жопе очень сильно.
Поэтому я не осуждаю тех, кто тогда от меня отвернулся — побоялся тоже заехать паровозом. Каждый выбирает сам. Не зря говорят: друг познается в беде. Хотя было обидно. Когда я сидел в СИЗО и даже не была доказана моя вина, руководство приехало ко мне в изолятор и сообщило об увольнении с формулировкой «за проступок, порочащий честь и достоинство сотрудника». При этом многие сидели — и их не увольняли. Это покоробило. Выходит, презумпция невиновности у нас не работает. Хорошо еще, задним числом не уволили.
Не могу сказать, что проблема исключительно в системе. Это и общество. Сколько административных правонарушений вы совершаете в месяц? Думаю, достаточно. Каждый раз перед переходом я заставляю себя встать на красный — он обязательно долгий, а дорога всегда пустая. Люди мимо проходят, а я стою и осознаю всю тупость ситуации.
У нас уровень правового сознания минимальный. А ведь административка — это тоже статья. Надо, наверное, начинать с себя, ну и оставаться человеком. Из тюрьмы выходят и такие люди, от которых не услышишь мата, которые не подставят тебя и умеют отвечать за свои слова.
Многие бывшие оперативники, оказавшиеся под следствием, стали впоследствии работать в службах собственной безопасности, детективных агентствах и адвокатских бюро. Герои этих материалов — не исключение. Кроме того, вместе с главным редактором «Триумф-Инфо» Андреем Зиминым они запустили YouTube-проект, где рассказывают о работе в силовых структурах, о наркотиках и правонарушениях, с которыми часто сталкиваются россияне.
Внутренняя политика России
В Благовещенстве (Приамурский Земской Край) на стене возле ВДНХ появился гаммический крест и призыв «Убей мента!». В других местах города городские партизаны написали крупными буквами на стенах домов:
«Демократия осуществляет геноцид русской нации» и разъяснили в соответствующих надписях национальность этих демократов.
Ранее в этом году борющиеся с москальскими оккупантами жители Благовещенска осквернили инакомысленными надписями восстановленную имперцами в 2005 году позорную «триумфальную арку», водруженную захватчиками в честь проезда через город какого-то «цезаревича Николая» аж в 1891 году.
33-летний москвич предупредил ментов:
«Вы — грязь и подлая шушера, грабящая и убивающая народ. Вы хватаете и сажаете в тюрьмы безвинных беззащитных граждан за то, что они протестуют против подлого ментовского режима Путина-Медведева или просто потому, что они хотят есть и пытаются заработать на жизнь. Вы — преступная банда «МВД России», вы должны понести ответственность. И это будет, поверьте. Тогда вы ответите за все свои злодеяния перед новой «гильотиной Робеспьера». А пока — будьте вы прокляты».
Укажем в этой связи, что это ФСБшники отдают приказы ментам по всем (!) политическим «делам», что, конечно, не освобождает ментов от прямой, самой суровой уголовной ответственности за все их преступления. Режим не ментовский, а чекистский. Возможно, однако, что москвич ничего не пишет о банде «ФСБ России» из-за страха перед репрессиями.
Путинский мент — враг народа. Поэтому в оккупированном Екатеринбурге менты Путина пытались задержать распространителя газеты «Друг народа»
Московский национал-социалист рассказал о звериной, человеконенавистнической сущности ментов, преследующих людей за их мысли:
«Они это делают с непонятным звериным рвением, карая человека всеми способами, создавая невыносимыми условия жизни: если мера пресечения, то арест, если подписка о невыезде, то на полгода, отключение света, газа и пр. Не зря говорят, ментом не становятся, им надо родиться, потому что желание унижать человека не может появиться у нормального человека — это результат врожденной ненависти к людям».
Мент, как и чекист, нагло врёт везде и всегда. Соплеменник Поткина, глава националистов-язычников Севастьянов сообщил, что согласно неофициальной ментовской сводке, которой он полностью доверяет, в День Русского Раба 4 ноября на поткинско-демушкинском «русмарше» ментами было схвачено 700 националистов. Менты же нагло врали прессе, что только 200.
Нехватка денег из-за кризиса, общее вымирание русских и дефицит палаческих кадров заставляют путиноидов использовать против инакомыслия подручные бесплатные средства. В городах оккупированных империей стран, в частности в Пензе, конвоировать шествия оппозиции отныне будут идеологически подкованные пролетарские дружинники из числа рабочих крупных заводов и трудового студенчества. Им даже сшили специальную форму.
Из-за массового вымирания русских у коммунистов тоже нехватка кадров. 7 ноября в Орле они провели вербовочную кампанию под лозунгом «КПРФ — партия народа! Стань в наши ряды, товарищ!». О числе товарищей, ставших после этого в их ряды, не сообщается.
Забавную историю, случившейся в Чехии рассказал украинец:
«Прага. Вокзал. Подхожу к киоску купить пару сосисок с булкой. Рядом несколько столиков. Мать и дочка, положив вещи на один из них, копаются в торбах. Стою в очереди. Слышу, что продавщица говорит по-русски. Обращаюсь к ней тоже по-русски. Русская продавщица улыбнулась. Пока готовит сосиски, с ненавистью глядит на мать с дочкой:
«Вот эти, /мат/, чехи! Презирают нас, русских, а сами, /мат/, как свиньи вещи на стол кладут!» (внутримоскальский вариант, «ходиють тут разные…» — Д.О.). Отхожу на пару шагов и слышу, как мать говорит по-русски дочке: «Ладно, дочка, пойдём! Нас папа ждёт».
Писатели в России тоже рабы. 9 ноября русский писатель-раб Кареткин из Новосибирска написал нижайшее прошение на имя соплеменного грозного государя Менахема Менделя, в котором бьет челом не карать, но миловать августейшей монаршеской волею проявившего инакомыслие главу язычников-«инглингов», патриарха Сибири и всея Руси Хиневича.
Очередных фашистов «выявила» в Ниеншанце ФСБшная «судья» Машка Федорова. Бдительная Машка Антифашистка «приговорила» 8 ноября трех большевиков-ленинцев к пяти дням патриотической тюрьмы Путина-Менделя за использование на каком-то митинге черно-белых флагов с изображением серпа и молота, объявив это «публичной демонстрацией нацистской символики». Какая страна, такие и судьи.
У палаческой гебни свои горести и радости. У людей свои. И им никогда не сойтись.
«Смотрю новости. Да мне по лампочки на 20 сдохнувших на подлодке. Хотя было бы значительно лучше, если бы погиб весь экипаж, до последнего мерзкого ублюдка в тельняшке. Приятно, когда кремлядь получает по носу. Амбициозная военизированная имперщина начинает забывать свое место у параши.
«И осудили бы виновных — тех, кто выпустил лодку без достаточного кол-ва ПДУ и с необученным персоналом на борту — на высшую меру. И вышку надо ввести прежнюю — которая 9 грамм».
Напомним, что 2 недели назад «НС» Савельева засветилась с поддержкой ФСБшных «русинских» сепаратистов на Украине.
Русские блоггеры вполне обоснованно указывают, что аварию на подлодке «Нерпа», видимо, устроили диверсанты. Туда российским атомным подлодкам и дорога. Действительно жаль только, что не удалось «зачистить» весь ее экипаж.
Путинский кризис в России для всех думающих людей тоже отнюдь не горе, а радость.
«Забери у нас Пушкина, Чайковского, храм Василия Блаженного, что у нас останется?». Ничего.
Напомним, что Пушкин — чернокожий фалаш, Чайковский — махровый содомит, а «храм Василия Блаженного» — размалеванная мещанская безвкусица в стиле китайских пагод.
За что менты убивают своих?
Посоветуйте книгу друзьям! Друзьям – скидка 10%, вам – рубли
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Я был известным на всю область журналистом. Меня узнавали на улицах. Со мной здоровались за руку чиновники и другие известные на всю область люди. Но на моем материальном благополучии моя слава никак не сказалась. Даже наоборот – электриком в Электросетях я зарабатывал больше, чем в иные месяцы своей журналистской работы. Я был даже немного разочарован, потому что до этого всю жизнь считал, что слава и богатство – неразлучные братья и всегда ходят рука об руку.
В Южно-Сахалинске я не имел собственного жилья и вынужден был скитаться с одной съемной квартиры на другую. Точнее даже, я снимал не квартиры, а комнаты. На большее не хватало средств. Можно было бы, конечно, жить в родительском доме в Корсакове, но ездить каждый день из одного города в другой было бы еще дороже, чем снимать квартиру.
В Корсаков меня постоянно тянуло. Там были мои родные и друзья. Я хватался за малейший повод, чтобы поехать туда в командировку, чтобы хотя бы проезд мне оплатила редакция. Корсаков всегда был богат криминальными новостями, но специфика взаимоотношений тамошних силовиков с прессой была такова, что журналистов – хоть местных, хоть областных, хоть федеральных – коротко и ясно посылали на все четыре стороны.
Однажды я поехал в Корсаков, чтобы рассказать нашим читателям о подростке, который из хулиганских побуждений пробрался в городской морг и отрезал голову у трупа. С этой головой он разгуливал по улицам, пока его не забрали в милицию.
– И чтобы без фотографии той головы не возвращался, – напутствовала меня моя руководительница, выдавая мне командировочные.
За несколько часов я сумел пообщаться с работниками морга, нашел дом, где живет шкодливый подросток, составил о нем мнение по словам словоохотливых старушек у подъезда. Сам пацан был под домашним арестом и отказался со мной даже разговаривать через дверь. Уж тем более фотографироваться. Оставалось только добыть фотографию в милиции. И это было самой сложной задачей.
Функции пресс-службы Корсаковского РОВД были возложены на информационный отдел. В отделе сидела очень милая барышня, с которой я несколько минут с удовольствием поговорил о погоде, устанавливая личный контакт. Когда я понял, что контакт установлен, я перешел к делу, спросил, как мне найти следователя, который ведет дело об отрезанной голове.
– А такими делами у нас дознание занимается, – все также просто ответила барышня. – Но у нас не принято, чтобы журналисты напрямую общались со следователями и дознавателями.
– Но я все-таки попробую нарушить вашу традицию, – я раскланялся и выскользнул из кабинета.
В отделе дознания сидели еще более милые и совсем молоденькие девочки.
– Вот так отдел дознания! – громко ахнул я, разглядывая сидевших за столами и работавших с документами барышень. – Вас сюда на конкурсе красоты отбирали?
– А как же! – чуть ли не хором ответили девушки. Комплимент им очень понравился, и они уже были мои.
– Ой, не говорите нам про негативную информацию, – сделав печальные глаза, сказала блондинка Юля. – Если бы вы знали, какими делами приходится заниматься.
– Так вы же в дознании работаете, у вас тут хотя бы трупов нет, – поддержал я начатый Юлей разговор.
– Вы так уверены!? – не унималась Юля.
– Конечно, уверен. Трупами прокуратура занимается. Вам самое страшное – это средней тяжести побои перепадают.
– А вот и нет! Хотите, я вам сейчас кое-что покажу, – и Юля вынула из папки, лежащей у нее на столе, фотографию отрезанной головы.
– Какой кошмар! – восхитился я. – Бедные девочки! Как же вам тяжело здесь работать! Сейчас я только один разочек щелкну, – бормотал я, доставая фотоаппарат и укладывая фотографию на стол…
Но номер не прошел. Девочки опомнились и вырвали из моих рук фотографию. Две остальных при этом шипели на Юлю за то, что она совсем бдительность потеряла и показывает материалы дела кому попало. Я начал уговаривать девочек, стал рассказывать про злющего редактора, который уволит меня с работы или лишит зарплаты, если я ему не принесу фото.
– Даже не представляете, какой! – грустно сказал я.
– Ну увольтесь и пойдите работать в другую редакцию.
– В другой редакции еще хуже.
Девочки сочувственно хлопали глазами. Гнев в мой адрес прошел, и его место заняла жалость.
– Но мы честно-честно не можем дать вам эту фотографию, – чуть не плакала Юля. – Нас тоже уволят. Может быть, вы придете завтра? Завтра будет начальник отдела Татьяна Фаридовна, может быть, она даст? Мы без нее никак не можем. Честно-честно. Неужели вы думаете, что нам жалко?
– Я не могу завтра. Мне нужно сегодня. Ну девоньки, ну давайте. Никто не узнает. Ведь я мог теоретически оказаться в морге в тот день и сфотографировать.
– Нет. Никак мы не можем, – чуть не плакала Юля. – Может быть, к Козлову сходите? Если он разрешит, мы дадим.
Я пошел к начальнику РОВД полковнику Козлову. Приемная его не произвела на меня впечатления. Я ожидал большего, зная о состоянии этого человека. В его автопарке было несколько очень дорогих автомобилей. Два из них я видел своими глазами – роскошная «Тойота Кроун» и столь же роскошный «Лэнд Круизер». По слухам, Козлов был одним из самых богатых людей не только в Корсакове, но и на Сахалине. Он контролировал промысел трепанга в озере-заповеднике Лагуна Буссе, ему якобы принадлежало несколько рыболовецких судов. Ну и кроме того, корсаковская милиция успешно конкурировала с бандитами в крышевании бизнеса.
Козлову доложили обо мне, и он меня сразу принял. Кабинет его вполне соответствовал его материальному благосостоянию. В нем была дорогая мебель и много дорогих безделушек, которые обычно дарят друг другу руководители такого масштаба, как он. Козлов сидел в кресле в милицейской форме, лицо его было загорелым и румяным. Это была именно та полнота, которая бывает не от недугов, а от сытой и красивой жизни.
– Видите ли, молодой человек, – вальяжно и спокойно начал Козлов. – Оперативно-следственные органы занимаются очень важной работой, от которой зависит общественная безопасность и ваша безопасность в том числе. Если все кому не лень начнут ходить к нам, читать наши документы, рыться в уголовных делах, снимать копии с материалов уголовных дел, то у нас такой беспорядок получится…
– Не перебивайте меня. Я еще не закончил! Так вот, я попрошу вас покинуть здание и впредь больше не докучать нашим сотрудникам своими просьбами. Если у вас есть какие-то вопросы, задавайте их пресс-службе ГУВД. Если нет, то закройте дверь с той стороны и как можно скорее следуйте к выходу. Если вас еще раз увидят в нашем здании, мы вас задержим на трое суток для установления личности и посадим в такую камеру, в которой вас писать отучат.
Я вернулся в редакцию без фотографии. Статью проиллюстрировали адресным планом здания морга.
Однажды со мной произошла история, которая в корне изменила мои взаимоотношения со следственными органами города Корсакова. Эта история началась с обычного телефонного звонка в редакцию. Звонила женщина. Спросила меня и, когда я взял трубку, очень обрадовалась. Говорила сбивчиво, волнуясь и запинаясь. Рассказала, что ее сын работал в Корсаковском РОВД оперуполномоченным уголовного розыска, что его застрелили в его рабочем кабинете, что сделали это его коллеги, инсценировав самоубийство, что у нее есть доказательства. Я записал телефон женщины и побежал докладывать главному редактору.
– И ты что поверил? – снисходительно засмеялась Оксана Евгеньевна. – Ты что, первый день работаешь?
– Думаешь, что она сумасшедшая?
Оксана больше, чем все остальные сотрудники газеты, знала о жизни сумасшедших людей, потому что больше времени проводила в редакции. Более половины звонков и писем в редакцию поступало от людей, явно неадекватных психически. Причем осенью и весной количество обращений резко увеличивалось.
– Деня, ну ты сам рассуди. Мента убивают на рабочем месте! Это же новость федерального масштаба! Тут бы уже «энтэвэшники» давно бы всех на уши поставили.
– Так она и говорит, что оформили как самоубийство.
– Да даже если самоубийство. Ты ходишь каждую неделю в пресс-службу ГУВД и читаешь сводку. Ты бы такое пропустил? Или ты туда только водку пить ходишь?
– Так что мне тетке этой сказать? Она моего звонка ждет.
– Да забей. В первый раз, что ли.
Я забил. Но на следующий день женщина позвонила снова. Я сказал, что у нас сейчас не хватает журналистов, и я никак не могу поехать в командировку. Она сказала, что приедет сама, но я ответил, что так сильно завален работой, что не смогу уделить ей даже пяти минут. Попросил ее перезвонить через месяц – в надежде, что через месяц или она забудет, или пройдет обострение после того, как выпадет первый снег.
– Ну и пусть она окажется сумасшедшей, – аргументировал я Оксане Евгеньевне. – Люди любят читать о сумасшедших. Изложу версию тетеньки, возьму комментарий в ГУВД, и будет интересная статья.
– Скажи честно, что хочешь к своим корсаковским дружкам за казенный счет скататься.
– Дружки для меня это бонус. Я переживаю, а вдруг тетка не врет?
– То есть ты мог самоубийство мента в здании РОВД в сводке прошляпить?
– Мог. Если в сводке не было написано, что он – мент. В сводке каждый день куча самоубийц. «По адресу такому-то обнаружен труп гражданина такого-то года рождения такого-то со следами насильственной смерти, предварительная версия – самоубийство». Не буду же я каждый случай расследовать.
– Ладно. Поезжай. Без материала не возвращайся!
Вера Павловна встретила меня очень тепло: первым делом накормила борщом и напоила чаем с печеньем. Она совсем не была похожа на сумасшедшую. Даже напротив, она была хорошо образованна и очень умна.
– Честно говоря, я уже и не надеялась, что вы решитесь браться за это дело, – начала она.– Да я бы вас и не стала строго судить вы человек молодой, у вас жизнь впереди. Мне самой очень неловко вас подвергать такой опасности, но мне ничего не остается. Мне больше не к кому обратиться. Если бы дело было только во мне, но у меня дочка. Ей 22 года всего. Они ведь и ее не пожалеют.
– Вера Павловна, вы меня простите, что я вам тогда отказал месяц назад. Я ведь отказал не потому что испугался, а потому что принял вас… К нам знаете сколько сумасшедших звонит! Такие небылицы рассказывают! Вы уж простите, не принимайте на свой счет, но я подумал, что вы – одна из них. Уж очень у вас история невероятная. Давайте уже перейдем к делу.
Вера Павловна принесла картонную коробку, в которой было множество бумаг, аудио и видеокассет, папок и документов. Она взяла папку, которая лежала сверху. Открыла, вынула из нее фото и, заплакав, протянула фото мне.
– Вот мой Миша. Сейчас ему было бы 27.
Первый раз я увидел его на пороге своей квартиры. Мне тогда было 17 лет. Я проснулся после ночного загула от настойчивого звонка в дверь. Было часов 11 утра. Я открыл. На пороге стоял он. Юный совсем пацан, невысокий, русоволосый, в китайском пуховике, вязаной шапке и с какой-то папкой под мышкой.
– Здгавствуйте! – сказал он, слегка картавя. – Я вам хочу несколько вопросов задать по поводу девушки…
– До свидания! – сказал я, закрывая дверь.
Но закрыть дверь мне помешала нога парня. Я инстинктивно занес кулак, чтобы врезать ему, но подняв глаза от его ноги, уткнулся в красное милицейское удостоверение. Кулак разжался.
– Стажер? – спросил я, сопоставляя юное простодушное лицо и милицейскую ксиву.
– Оперуполномоченный уголовного розыска. У вас тут ночью девушка пропала – продавец из ночного ларька. Вы с ней знакомы были?
– Вы что, не в курсе!? – Брови опера сдвинулись от удивления, как будто весь дом должен уже знать все подробности о пропавшей девушке. – Вы уже дадите мне войти?
– Нет. Я не хочу, чтобы вы входили. Я полночи бухал и вот сейчас я сплю, а вы тут ко мне со своими девушками.
– То есть вы меня не впустите в квартиру?
– С ордером придешь, впущу. А без ордера нет.
– Тогда выходите в подъезд. Мне нужно вас допросить.
– Мне нечего рассказывать. Если есть еще какие-то вопросы, вызывай повесткой. Я пошел спать, – и я захлопнул дверь.
Вторая наша встреча произошла спустя три года. Я был на дне рождения у друга детства. Брат именинника за несколько месяцев до этого освободился из мест не столь отдаленных. Кроме него, в компании было еще несколько судимых ребят. На этот момент все уже встали на путь исправления и с криминалом завязали. Мы гуляли очень шумно и весело, никому при этом не мешали, потому что соседи гуляли вместе с нами. Раздался звонок в дверь, я оказался ближе всех и пошел открывать. На пороге стоял уже знакомый мне мент. Но за прошедшие три года он сильно возмужал. И одет был в модную по тем временам дубленку. В общем, это был уже конкретный такой парняга с волевым взглядом. Он вошел в дверь. Препятствовать на этот раз я ему не стал, потому что я не был здесь хозяином, да и перемены в нем меня впечатлили.